Воспоминания о Юрии Олеше
Шрифт:
– Я часто болею, - говорит он в другой раз, - особенно последние годы. Операция... Вот надо закончить Книгу заметок. На это трачу свои силы. Впрочем, один рассказ я, пожалуй, бы написал...
Жизнь подходит к концу. Я сделал немного. Я просто назвал несколько вещей иначе. И вот пришла смерть с косой и садится напротив. И говорит: "А назови меня как-нибудь иначе..." И я мучаюсь - и не могу назвать ее иначе...
В последний раз я пришел к Олеше в конце апреля. Был вечер. Как всегда волнуясь, я открыл дверь подъезда. Вместе со мной в лифт вошла женщина, которая несла две кислородные подушки. Этаж у нас был один,
Через десять дней Олеши не стало.
Олеша всегда представлялся мне высоким, красивым и молодым. Мысль об этом была навязчива. Сознание упорно отказывалось принимать такую временную веху, как встречи Олеши, например, с Теффи. Две мысли - о том, что писатель этот еще живет, и то, что он автор "Любви" и "Вишневой косточки", неожиданно рождали третью мысль: он должен быть молодым.
Когда я увидел Олешу, он был уже не молод. Воображаемый образ должен был уступить место реальному. И тем не менее мысль о молодости не оставила меня. Только содержание ее теперь стало трагическим: уход Олеши из жизни я воспринял как уход человека, у которого насыщенное, полное прекрасных замыслов будущее - впереди.
1965
Э. Казакевич
10.V.60. Сегодня днем умер Ю. К. Олеша. Москва понемногу пустеет. Это был писатель крупного таланта, но у него не оказалось сил, чтобы дать свой максимум.
Он был ни на кого не похож. Таких становится все меньше.
Он был честен перед собой и людьми.
В разные времена люди наиболее ценят разные достоинства. Мне кажется, что советские, в наше время особенно, ценят честность. Олеша был честен. Он был одним из тех наших писателей, который не написал ни единого слова фальши.
Он с поразительной яркостью описал одну из наиболее иссушающих страстей - зависть. Но сам он никогда, никому и ничему не завидовал - ни успеху, ни таланту, ни деньгам; если успех бывал у людей незаслуженный, Олеша говорил о таких людях с поражавшим меня детским удивлением. Он любил людей талантливых и умных и склонен был преувеличивать их талант и ум. Но и к бесталанным и глупым он не относился свысока, - нет, он смотрел и слушал их с удивлением, интересовался ими и чуточку их жалел, как бы не понимая, как можно такими быть.
Олеша был добросовестен в высочайшей степени. Что бы он ни писал пьесу, рассказ или маленькую рецензию для "Литературной газеты", отзыв о книжке молодого автора или инсценировал для театра роман, - он делал с полной отдачей сил.
Он был из тех людей, на которых оборачиваются на улице. У него было мощное, красивое лицо с сильным подбородком и синими глазами, светившимися необыкновенным умом. Почему-то когда я вспоминаю его теперь, то вижу не Олешу тех трудных периодов, когда его терзали болезни, безденежье и утомление обыденностью жизни, а Олешу периодов подъема, когда у него шла работа, когда он был весел, доброжелателен, блестящ, вызывая у окружающих уважение, граничащее с преклонением.
Это был один из тех немногих людей, в присутствии которых жалеешь, что рядом нет магнитофона или стенографистки. Он был крупноталантлив, и почти каждое его слово таило в себе нечто яркое и полное смысла. Зная это, он даже выработал глубокомысленный тон и тембр. Да, он знал о себе все, свои достоинства и недостатки, и мелким душам казалось, что он позирует.
Он был сильным человеком физически и внутренне. Он никогда не писал то, чего не думал, и о том, с чем был не согласен, - не писал вовсе... Он был настоящим писателем. Он не думал о своих материальных делах.
Уходят люди, построившие советскую литературу в самые трудные годы ее создавания и созревания. Одним из этих людей был Олеша.
Он будет примером емкости слова, созданным огромным уважением к слову, благородства в жизни и безусловным отсутствием художественного компромисса.
Мы в долгу перед ним. Покровительственно похлопывая, называли его "даровитым" некоторые литературные "нувориши", заблудившиеся в советской литературе; имя Олеши останется, и его немногочисленные, но озаренные богатым талантом вещи будут любимы, им будут подражать, на них будут равняться.
У нас бывали размолвки: мне казалось, что он слишком терпим к дурным людям и дурным качествам людей. Я сердился за это на Олешу. Я забывал, что люди смертны и что тонкий драгоценный сосуд, именуемый Юрием Олешей, также не вечен. Вот он разбился, и говоришь себе: жалейте людей, прощайте им, берегите их, ибо им приходится делать многое, в том числе умирать; но после смерти прощать уже не могут.
Беречь память об Олеше мы можем - это будем делать.
1960
Виктор Шкловский
Юрий Карлович Олеша писал очень просто. У него во фразе нет перестановок слов, эпитеты не выглядят изысканными, яркие метафоры, вернее - то, что называют метафорами, сопоставления вещей, - его способ видеть. Все это очень просто, просто до удивительности. Он обладал способностью просто и удивительно видеть мир, делать свое мироощущение понятным, дарить его.
Я напишу об Олеше-писателе, потому что ничего другого в смысле другого главного в нем не было.
Шум времени, шум его жизни был шумом работы. Он был не намеренным шумом, позы у человека не было. Была жажда простого в жизни. Он так писал:
"Когда-то я, впервые после перерыва оказавшись за городом, взбежал на невысокий холм... и упал, чувствуя восторг, в траву лицом - в ножи травы, которые меня ранили, плакал от сознания близости к земле, разговаривал с землею".
В этом отрывке - я взял его из книги "Ни дня без строчки" поразительно определение листов-злаков - "ножи травы". Листья злаков острые, длинные, с режущими краями.
Трава не только мурава, у нее есть другое качество, другое, неожиданное от нее ощущение. И человек, приехавший из города, жадно приникший к траве, ощутил ее щекою.
Попробую написать о простом Олеше.
Все писатели двадцатых годов удивлялись литературному мастерству повести Олеши "Зависть".
В то время учителем многих был Пруст. Его книга о "потерянном времени" замечательна.
Сюжета в этой книге почти нет, нет и приключений. Герой - человек без совершений. Больной мальчик из обеспеченной и интеллигентной семьи с хорошими связями. Он ездит на море с бабушкой и со служанкой, хотя он уже юноша. Он осторожно знакомится с женщинами, принят в аристократических домах. С ним ничего не происходит и не должно происходить, и даже любовь для него - это проба какой-то сладкой сырости, не больше.