Воспоминания об о. Александре Мене
Шрифт:
Затем, обдирая бока, пролезаю и я.
— Полковник, это замечательная решётка! Мы с вами будем вести здоровый, спортивный образ жизни, плавать. Я начну бегать по утрам. Вы — делать зарядку. Похудеем. Каждый раз пролезать будет все легче и легче.
Столовая представляет собой затемнённый зал с сотней грязных столиков, зашарканным полом. Берём липкие подносы, становимся в длинную очередь вслед за туристами. Получаем по тарелке похлёбки под названием «харчо», кашу-размазню и по стакану так называемого компота.
— В чём дело, Полковник? Прекрасная
— Не поправимся, — подтверждаю я. — Если не попадём в больницу — тоже будет хорошо. Знаете что, батюшка, с этой столовой все ясно. Давайте-ка переходить на фрукты. Чай, кофе у нас есть. Хлеб купим. Может, где-нибудь в магазине найдём сыр.
— Посмотрим, — неопределённо отвечаете вы, принимаясь за кашу.
После обеда покупаем на расположенном у ворот турбазы импровизированном базарчике виноград, груши и два арбуза. На обратном пути ухитряемся со всем этим добром пролезть сквозь проклятую решётку.
Очутившись в своей комнате, моем фрукты, при помощи кипятильника приготовляем по стакану растворимого кофе. Садимся работать. Тут выясняется очевидная вещь: писать вдвоём за одним столиком невозможно, тесно. Да и отвлекаем друг друга.
— Значит так, Полковник. Я беру стул, тумбочку и перехожу на балкон. Солнце оттуда уходит рано, ведь это восток.
— Давайте наоборот, — предлагаю я. — Здесь всё-таки стол, а у вас много бумаг.
— На балконе вы ничего не напишете. Будете глазеть на море, на туристок, короче говоря, рассеиваться. А я привык трудиться на воздухе. Ведь у меня в Семхозе беседка.
Вы обустраиваетесь и с ходу начинаете писать. А я долго не могу собраться с мыслями. Всё поглядываю на балкон, где вы работаете.
Отец Александр, Александр Владимирович, Саша! Неужели все это было? Был ваш огромный, великолепной лепки лоб, склонившийся над рукописью. Была рука, в раздумье закручивающая завитки в бороде. Неужели ничего этого нет? Не будет никогда? Боже, зачем Ты забираешь с земли лучших!
...Часа через полтора вы шагаете с балкона в комнату.
— Как дела, Полковник? А не попробовать ли нам арбуз? Где у вас ножик?
И снова усаживаетесь за работу. А вечером мы снова идём купаться в море.
15
Утро начинается с молитвы.
Я стою за вашим плечом. Вижу поднимающееся над морским горизонтом солнце, повторяю за вами вполголоса:
— Отче наш, Иже еси на небесех...
Мы читаем все утреннее правило.
Но как-то, когда на рассвете приехал на «жигулях» мой знакомый историк, чтобы отвезти нас к больному, и осталось совсем мало времени, вы ограничились одной молитвой. Мне неизвестной.
— Что это такое вы читали, батюшка?
— Давайте листок, я вам напишу. Чтобы выучили. Так я всегда молюсь, если не остаётся ни минуты.
Вот он, этот листок, передо мной:
Люблю Тебя Господи Люблю более всего на свете ибо Ты истинная радость душа моя ради Тебя люблю ближнего как самого себя АминьНаписано без точек и запятых. Как говорится, как думается. На одном дыхании.
Обычно после молитвы вы спускаетесь вниз и бежите по тропинке вдоль берега. С балкона, где я делаю зарядку, видно, как фигурка в синей рубахе и синих брюках далеко-далеко забирает влево, скрывается за деревьями, вновь показывается...
— Володя! Спускайтесь скорей! — слышится снизу. — Смотрите, какое сегодня море — прелесть!
Так чрезвычайно просто складывается наша жизнь на турбазе. Постепенно и я втягиваюсь в работу. Роман близится к концу. Каждый вечер вы просите прочесть написанное мною за день.
— Давайте когда-нибудь сочиним вместе киносценарий! — предлагаете вы однажды.
— Какой?
— О жизни и смерти. Я постоянно об этом думаю. Вот вы закончите роман, я напишу все статьи для своего словаря, хотя конца-края этому не видно, и мы попробуем рассказать с экрана о самом важном для всех. Это действительно важно, особенно сейчас, когда началась великая суета. Вот вы радуетесь — перестройка... Я тоже, конечно, рад. Но знаю, что в той же мере, в какой возрастают силы добра, возрастают и силы зла. Нужно ориентировать людей на вечное. Мы ещё вернёмся к этому разговору... А сейчас я хочу предложить вам одну экспедицию. Вы заметили, там, у столовой, расположена танцплощадка? Не сходить ли нам посмотреть?
Поражённый этим предложением, поднимаюсь со стула.
И вот мы сидим в темноте на скамейке под раскидистым деревом. Перед нами на залитом электрическим светом асфальтовом пятачке дёргается, прыгает, трясётся толпа. Так называемый «диск-жокей» — парень из местного персонала — меняет кассету в магнитофоне и, явно издеваясь над публикой, орёт в микрофон:
— А теперь белый танец! Сегодня наши гостьи — туристки из Вологодский и Архангельской областей. Пусть дамочки — Маши, Наташи и прочие Нюши — сами приглашают кавалеров. Но только из местных! Чтобы показать дружбу народов. И даже любовь!
Подчиняясь этому призыву, девушки и женщины робко направляются к уголовного вида личностям, плотно окружившим танцплощадку. Усиленная динамиками какофония вновь взрывает тишину.
Мы идём в темноте по тропинке. Рядом бьётся о скалы морская волна.
— Я воспринимаю наше время как начавшийся Суд Божий, — говорите вы. — В сущности, с тех пор как Христос появился на земле, Суд уже начался. Ведь вся жизнь в человеческом обществе — это уже есть Голгофа.
Ночью разыгрывается шторм. После завтрака мы на весь день уезжаем в Дербент.