Воспоминания об о. Александре Мене
Шрифт:
— Не огорчайтесь, Полковник. Нужно постоянно помнить, где мы находимся. Если б вы знали, что я испытал только от одной нашей церковной братии. Всё время стараются показать, что я чужой, нежелательный.
— А вы никогда не думали об отъезде?
— Как-то в отчаянии вздумал служить православным священником в Палестине. Но быстро опомнился. Если можешь хоть кому-то светить во тьме, уезжать — предательство. А вы как думаете?
— Батюшка, я ведь литератор, пишу на русском. Страна, в которой родился, это — судьба. Человека
— ...и теперь, — подхватываете вы. — «Здесь и теперь». А что, неплохое название для вашего романа?
— Поразительно! Я ведь его так и собираюсь назвать! Дома в Москве на листочке записано. Телепатия?
— Почему бы и нет? Убеждён, телепатия существует. Все это замечательно. Одно плохо. Из-за наших перемещений мы оба не имеем возможности работать. Я ведь уже начал писать словарь библиологии: обо всём, что касается Библии. От А до Я. Будет томов пять или шесть.
— Но ведь это задача для целого института!
— Раз такого института нет, должен же кто-то сделать эту работу. Итак, кто первый идёт принимать душ?
— Идите вы.
— Нет уж. Давайте разыграем.
Вы подбрасываете монету. Первым выпадает мне.
Когда выхожу из ванной, застаю вас сидящим над блокнотом с авторучкой в руке. Вы задумчиво покручиваете завитки в бороде, пишете своим неразборчивым почерком, скорее похожим на закорючки стенографистки. Словно кто-то диктует.
12
Как в Самарканде и Бухаре, утром в гостиницу за нами заходит местный зодчий. Внизу ждёт чёрная «Волга». Едем в Хиву. Все тот же утренний ветер путешествий врывается в окна. Встречное солнце слепит глаза.
Архитектор рассказывает о своих делах, я кое-что записываю, ещё не зная, что в Москве статья так и не будет опубликована из-за глобальных перестроечных тем, заслонивших для редакции все частные проблемы.
Вы горячо участвуете в разговоре, то и дело оборачиваетесь к нам, пока не обращаете внимание на громоздкий аппарат, закреплённый между вами и шофёром.
— Что это такое?
— Телефон, — отвечает водитель. — Можно позвонить в любой город Советского Союза.
— Прямо отсюда? На ходу? Не может быть!
— Попробуйте.
— Эх, жаль нельзя позвонить домой, в Семхоз! Там добавочный, сложно. А если кому-нибудь в Москву?
— Пожалуйста.
Вы набираете номер и, захлёбываясь от восторга, сообщаете нашему общему знакомому Алику Зорину:
— Говорю из машины, которая мчит со скоростью девяносто километров в час! Едем с Полковником мимо ишаков, тополей, тутовых деревьев. Держим курс в Хиву. Привет всем! Ариведерчи!
Вы-то в восторге, а я сижу сзади и думаю: «Что ж это за машина с таким телефоном, какому ведомству она принадлежит?»
Весь день осматриваем музеи, архитектурные памятники Хивы. А к вечеру (по просьбе архитектора) идём в горсовет на беседу с его председателем.
Сидим в большом кабинете под портретом Ленина. Странно мне видеть вас в этой обстановке. А вы как ни в чём не бывало прихлёбываете зелёный чай из пиалы, участвуете в разговоре о бедах этого города, о разрушении исторических памятников.
Утро следующего дня проводим в Хиве. Потом нас везут далеко за окраину Хивы, туда, где начинается пустыня. Здесь у небольшого пруда стоит дом. В одной из его комнат на расстеленном по полу ковре в нашу честь накрывается обед.
Во дворе на мангале жарятся шашлыки. В котле варится рыба. С десяток громадных бродячих собак кружат рядом, привлечённые запахом.
— Полковник, эта пустыня — настоящая?
— Самая настоящая. Каракумы. Если так вот прямо идти через барханы на юг несколько сотен километров, пересечёшь её всю и выйдешь в Туркмению, к Ашхабаду.
— Прекрасно! Я пошёл, — вы поворачиваетесь и начинаете уходить по песку.
— Куда вы, батюшка?!
— Хочу хоть раз побыть в пустыне. Не волнуйтесь. Скоро вернусь.
К моему изумлению, все бродячие псы, забыв о соблазнительных запахах, устремляются за вами.
Человек, окружённый собаками, уходит далеко-далеко. Вот уже и не видно за барханами...
Накрыт дастархан. Все сидят по-восточному вокруг уставленного яствами ковра. А вас всё нет.
Не на шутку обеспокоенный, в который раз выхожу встречать и наконец замечаю вдали движущуюся точку.
— Ох, Полковник! — говорите вы, когда во дворе я сливаю вам ковшом воду для умывания. — Вся наша поездка была замечательная. Но прогулка по пустыне!.. Знаете, как мне это было нужно! Проверить свои ощущения: я ведь столько писал о древних племенах...
13
Перестройка. Гласность. Демократия. Вспыхивает всеобщий интерес к подлинной истории страны, истории революции. Рушится догматическое мышление. Вроде бы меняется отношение государства к церкви. Многие люди вдруг задумались о смысле жизни, вечных проблемах бытия. Путаница в головах у большинства страшная.
Друзья, знакомые, пациенты постоянно обращаются ко мне с вопросами. А уж вас, батюшка, одолевают тысячи людей. И тем не менее однажды, когда я говорю, что в этой круговерти никак не могу закончить роман, что порой просто не знаю, как отвечать людям, вы предлагаете:
— Пусть запишут свои вопросы, а я попытаюсь ответить письменно.
Не знаю, как вам удаётся находить время, но листочки с отпечатанными на машинке ответами я получаю очень скоро. Несколько из них сохранилось:
«Каково ваше отношение к ±Розе мираІ Даниила Андреева?»