Воспоминания в двух книгах
Шрифт:
Таким образом, мой прежний антисемитизм объясняется влиянием на меня учения православной церкви, но это чувство исчезло, как только я понял лицемерный характер этого псевдохристианского учреждения. Мне нужно было гораздо больше усилий, чтобы решительно преодолеть в моем характере ксенофобию, посеянную в моей душе преподавателями русской истории. Их разбор событий нашего прошлого не принимал во внимание пропасть, неизменно отделявшую народы от их правительств и политиков. Французы порицались за многочисленные вероломства Наполеона, шведы должны были расплачиваться за вред, причиненный Карлом XII русским людям во время царствования Петра Великого. Полякам нельзя было простить глупость их тщеславных аристократов. Англичане были всегда «коварным Альбионом». Немцы были виноваты тем, что имели Бисмарка. Австрийцы несли ответственность за политику Франца Иосифа, монарха, не сдержавшего ни одного из своих многочисленных обещаний, данных им России. Мои «враги» были повсюду. Официальное понимание патриотизма требовало, чтобы я поддерживал в своем сердце огонь «священной ненависти» против всех и вся.
Что мне оставалось делать? Как мог я примирить ограниченность навязанных мне воспитателем взглядов с зовами моря, которые сулили мне радости грядущих скитаний?
Бесконечные петербургские ночи медленно сменяли одна другую. В той внутренней борьбе, которая происходила в моей душе, человеческое заметно слабело перед великокняжеским.
Глава VII
Плавание великого князя
1
Еще одна зима, еще ночи размышлений. На этот раз на расстоянии тысячи верст от С.-Петербурга.
Канун рождества 1886 года. «Рында» полным ходом входит в территориальные воды Бразилии. Я стою на носу, среди молочных облаков блестит созвездие Южного Креста, и я глубоко вдыхаю аромат тропических лесов.
Склянки, пробившие четыре часа ночи, возвещают окончание вахты, данной мне в качестве последнего испытания. Внизу в кают-компании меня ожидают холодный ужин и графин водки.
Масло потрескивает в лампе, раздаются размеренные шаги офицера на вахте, а вокруг – тишина… Чудесная тишина военного корабля на рассвете. Полная глубокого значения. Проникнутая величием вселенной. Дарящая посвященным прозрение.
Трудно себе представить, что там где-то есть Россия, что где-то позади остались император, царская семья, дворцы, церкви, парады, казаки, величавая красота отягощенных драгоценностями женщин.
Я вынимаю из бокового кармана маленький конверт, в котором находится карточка. «Лучшие пожелания и скорое возвращение. Твой моряк Ксения». Я улыбаюсь. Она очаровательна. Когда-нибудь, может быть… Конечно, если император не будет настаивать, чтобы его дочь вышла замуж за иностранного принца. Во всяком случае, Ксении еще нет двенадцати лет.
У нас все впереди. Я только что начал кругосветное плавание, которое будет длиться три года, после чего я должен получить следующий чин. Пока же я всего только мичман. То, что я великий князь и двоюродный брат государя, ставит меня в особое положение и может вызвать неприязнь командира. На борту корабля он мой неограниченный начальник, но на суше должен становиться передо мною во фронт. Две очень элегантные дамы в одном американском баре в Париже были поражены, когда увидели, как русский «командант», внушавший им страх, вскочил при появлении в зале молодого человека без всяких отличий. Мне достаточно было намека, чтобы все общество подсело к моему столу. Но я не пошевельнулся.
Я был занят в Париже присмотром за Эбелингом. Мне казалось, что он опоздает на поезд в Гавр и проведет эти три года не в плавании, а за кулисами театра «Фоли Бержэр».
Эбелинг – первый лейтенант на крейсере «Рында». В день нашего отплытия он дал честное слово моей матери, что не будет спускать с меня глаз во время нашего пребывания в таких современных «Вавилонах», как Париж, Гонконг или Шанхай. Над этим обещанием у нас подтрунивали все офицеры, так как знали способность Эбелинга, что называется, «попадать в переделки». Его голубые глаза и открытое лицо вызвали доверие у моей матери, но оказалось, что те же самые его свойства были причиною более чем радушного приема во всех странах, у берегов которых бросала якорь «Рында».
– Не забывайте, что я дал слово Ее Императорскому Высочеству не спускать с вас глаз, – говорил он мне, заказывая пятую рюмку коньяку с содовой, – поэтому вы должны быть около меня, куда бы я ни шел и что бы я ни делал.
В ответ на это я усмехался. Пока что я мог противостоять искушениям Эбелинга. Рио-де-Жанейро должен был стать нашей первой экзотической стоянкой.
2
Гавань, равная по красоте лишь портам Сиднея, Сан-Франциско и Ванкувера… Седобородый бразильский император, обсуждающий грядущее торжество демократии… Тропические джунгли, хранящие в своих недрах жизнь первых дней сотворения мира… Тоненькая девушка, танцующая под звуки «Ла Палома». Эти четыре образа будут для меня всегда связаны со словом «Бразилия».
«Тот, кто отведал воды Бейкоса, вернется в Истамбул», – утверждают турки. Я с этим не согласен. Я отведал этой прославленной воды и не испытывал желания вернуться в этот вертеп европейского порока и азиатской лени. Но я бы дал многое, чтобы еще раз пережить радость при виде прекрасного Рио.
На берегу меня ожидала каблограмма из С.-Петербурга, в коей было приказание сделать официальный визит Дон Педро, императору бразильскому. Был январь – самый жаркий месяц в Южной Америке, и император жил в своей летней резиденции Петрополис, высоко в горах. Единственным способом сообщения туда был старомодный фуникулер, шедший зигзагами по высокому склону горы.
Тропические джунгли охватывали нас со всех сторон, пока мы, стоя, любовались гаванью. Далеко внизу потоки хрустально чистой воды шумели на дне пропастей и, окруженные гигантскими деревьями и кустами, были похожи на серебряных змей. Пальмы, лианы и другие гигантские растения казались переплетенными друг с другом и были в непрестанной борьбе за каждый атом воздуха и луч солнца. Мириады из них погибали на наших глазах, но им на смену нарождались новые, готовые вступить в эту борьбу за существование. Наш миниатюрный поезд медленно поднимался вверх, ломая на своем пути ветки, продираясь сквозь деревья и задевая высокую ядовитую траву, касавшуюся наших лиц. Кричали попугаи, извивались змеи, птицы неслись над нами громадными испуганными стаями, большие бабочки, цвета окружавшей нас зелени, вились высоко над нами, словно радуясь своей безопасности.
Дорога длилась три часа, что было утомительно. В течение всего пути джунгли не менялись ни на йоту. Все в них говорило о миллионах веков хаоса и о желании продолжать этот хаос и впредь.
Я дрожал с головы до ног. Только теперь я понял истинное значение слов Талмуда, утверждавшего, что нет ничего ужаснее, чем лицезрение открытого лика Создателя. Мои спутники – два юных лейтенанта с «Рынды» – перекрестились, когда мы, достигнув наконец вершины горы, увидели нашего посланника в Бразилии Ионина. Мы уже перестали верить, что в этом месте могли встретиться живые существа.