Воспоминания в двух книгах
Шрифт:
Что творится со мной? Что является причиной моего томления? Матушка страдает сердечными припадками. Когда мы гуляем вместе, она часто останавливается и хватается за грудь. Она, по-видимому, очень рада моему возвращению. Она мне говорит, что каждый раз очень волновалась, пока не получала известия о том, что мы прибыли благополучно в тот или иной порт Дальнего Востока. Мне так хочется ответить лаской на ее любовь, но не моя вина, что, когда в детстве мне более всего нужна была ласка матери, я ее не имел…
Я встречаюсь с Ксенией. Это уже не прежний сорванец, не «Твой моряк Ксения». Ей уже исполнилось 14 лет, и мы очень дружны.
Я бываю у Ники в лагерях в селе Капорском, где он изучает кавалерийское дело в рядах лейб-гусарского
А время идет, и эта жизнь действует на меня угнетающе. Я должен во что бы то ни стало уехать.
– Пора… Поднимем якорь. Эта страна нам надоела…
Мы отправляемся с братом Михаилом в Париж на Международную выставку.
Париж… Толпы иностранцев и провинциалов, глазеющих на только что выстроенную Эйфелеву башню и на прочие выставочные диковинки. Двадцать тысяч мэров Франции поедают бесплатный обед на Марсовом поле, боясь оставить недопитой бутылку вина или непопробо-ванным какое-нибудь пирожное. Вся эта сутолока мне быстро надоедает.
Мы едем в Биарриц, где наш брат Георгий оправляется от недавней болезни. Океан, песок и закаты солнца…
Вечера, полные ленивой неги… Легкий флирт с двумя красивыми русскими барышнями, с которыми мы никогда бы не могли встретиться в Петербурге, ибо они – «не нашего круга». Я вспоминаю Мунчи и индийских набобов. Мне опять скучно.
– Посмотрите на нашего Будду, – подтрунивает брат Михаил, – ему в цивилизованном обществе не по себе.
Новое прозвище льстит моему самолюбию, хотя и не делает большой чести божественному учителю.
Снова Петербург… «Блестящий зимний сезон». Большой бал в Зимнем дворце и целая серия балов в великосветских домах. Я считаю дни, которые отделяют меня от весны, когда мистер Б. обещал прислать мою яхту в Россию. На балах я танцую только с Ксенией.
Слава богу, «Тамара», наконец, прибыла. Ее гордые очертания вырисовываются у пристани за Николаевским мостом. Я устраиваю на борту завтрак для моих родных.
– Сандро, – говорит отец, – ты с ума сошел! Ты собираешься отправиться в кругосветное путешествие на этой скорлупке!
Отец мой никогда не понимал притягательной силы моря. Мы, конечно, говорили с ним на разных языках. Только государь император, любящий морское дело, хвалит «Тамару». Каждое лето он плавает в водах Финского залива на своей великолепной «Царевне». Этим летом он выразил пожелание, чтобы я на «Тамаре» сопровождал его в плавании.
Наступают блаженные дни. Нас окружает строгая красота шхер. Я обедаю в семье государя, сидя рядом с Ксенией. Это недели отдыха государя. По вечерам мы играем в глупую карточную игру, которая называется «Волки».
В сентябре я прощаюсь с Петербургом по крайней мере на два года. «Тамара» гордо спускается по Неве, имея целью… берега Индии. Я убедил брата Сергея меня сопровождать. Мы должны были встретиться в одном из портов Дальнего Востока с цесаревичем Георгием, который совершает кругосветное путешествие.
Адмиралтейский шпиц становится все тоньше… Мое сердце бьется все радостнее…
2
Сама судьба была против нас. Едва мы прибыли на Дальний Восток, как начали приходить из дома дурные вести. Во-первых, брат Михаил женился на прелестной, но не принадлежавшей, однако, ни к одной из царствовавших фамилий девушке и возбудил этим против себя гнев государя и всей семьи. Потом заболел Георгий Александрович. Доктора нашли у него туберкулез обоих легких, что потребовало его немедленного отъезда на Кавказ в Аббас-Туман. И, наконец, в то время, когда мы путешествовали по Индии, пришло известие о смерти нашей матери. Она умерла от разрыва сердца, заболев в поезде по дороге в наше имение в Крыму Ай-Тодор, где каждое деревцо, каждый цветок были посажены под ее наблюдением. Оставив «Тамару» в порту Бомбея, мы пересели на быстроходный пассажирский пароход и поспешили обратно в Россию. С тех пор моя нога не ступала больше на священную почву Индии.
Михайловский дворец был полон глубокой скорбью. Отец бесцельно бродил из одной комнаты в другую. В течение долгих часов он сидел безмолвный, куря одну за другой толстые сигары и пристально глядя вдоль длинных полуосвещенных коридоров, как бы ожидая услышать оттуда ласковый голос матушки, который бы напомнил ему, что нельзя курить в гостиной. Он упрекал Михаила за его женитьбу, так как видел в ней причину обострения болезни матери, и не мог себе простить, что отпустил ее одну в Крым.
Отцу исполнилось 59 лет. Скоропостижная смерть его верной подруги напомнила ему о собственных годах. Смыслом всей его жизни были Кавказ и его жена. После того как завистливые люди и воля Всевышнего отняли у него и то, и другое, жизнь потеряла для него всякий интерес. Конечно, оставались дети, нас было семеро, но мы выросли в преклонении пред отцом, как пред человеком сильной воли и долга, бывшим для нас олицетворением великолепной эпохи императора Николая I. Говоря о нем, мы называли отца между собою Михаилом Николаевичем; беседуя с ним, мы взвешивали каждое слово и сдерживали свои чувства. Наши сердца разделяли его скорбь, но мы не знали, как выразить ему словами наши симпатии. Мы сидели молча около него, и в моих ушах звучали слова Библии: «И так сидели они с ним на земле семь дней и семь ночей, и никто не говорил ему ни слова, так как они видели, что горе его безмерно».
В те дни Петербург показался мне более чем когда-либо ненавистным. Я выпросил у государя должность в Черноморском флоте и был назначен вахтенным начальником на броненосец «Синоп». В течение двух лет я очень много работал там и только раз взял в феврале 1892 года отпуск на две недели, чтобы навестить Георгия Александровича в Аббас-Тумане. Он жил там в полном одиночестве, и единственным его развлечением было сметать снег с крыши домов. Доктора полагали, что холодный горный воздух подействует на его легкие благотворно. Мы спали в комнате при открытых окнах при температуре десять градусов ниже нуля, под грудой теплых одеял. Георгий Александрович знал о моей любви к его сестре Ксении, и это в соединении с нашей старой дружбой и общим интересом к военному флоту сблизило нас как братьев. Мы без устали беседовали, то вспоминая детство, то стараясь разгадать будущее России и обсуждая характер Ники. Мы надеялись, что император Александр III будет царствовать еще долгие годы, и оба опасались, что полная неподготовленность Ники к обязанностям венценосца явится большим препятствием к его вступлению на престол в ближайшем будущем.
Той же весной 1892 года меня перевели на Балтийский флот. Государь выразил свое полное удовлетворение по поводу моих служебных успехов. После двухмесячного командования миноноской «Ревель» в сто тонн я был назначен командиром минного отряда в двенадцать миноносцев. Во время летнего морского смотра я получил приказ «атаковать» крейсер, на котором находился государь император. Я еще никогда не испытывал такого полного удовлетворения, как во время этой операции, и атаковал с громадным мужеством и решимостью. Морской министр поздравил меня «с блестяще проведенной операцией», а дома меня ждал самый большой триумф: мой сумрачный наставник, который десять лет назад предсказывал мне полную неудачу на флотской службе, прислал мне письмо, в коем писал, что я сделал большие успехи, чем он ожидал, и он надеется, что со временем я стану хорошим морским офицером.