Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918

Романова Мария

Я придавала мало значения всем этим толкам; временами они казались мне фантастическими. Его влияние на императрицу, мне казалось, было их личным делом; оно объяснялось ее постоянной тревогой о здоровье царевича и ее верой в то, что только Распутин может помочь ему.

Но слова принцессы Мюрат, видимо, облекли в определенную форму все известные мне слухи и сплетни, не имеющие серьезного значения. Передо мной была принцесса, иностранка, и хотя, может быть, излишне непоседливая, но здравомыслящая, беспристрастно наблюдающая за событиями в России со стороны. И она, очевидно, совершенно всерьез считала, что влияние Распутина на императрицу – а через

нее и на дело в государстве – было реальным, решающим фактором на все события в стране. Я была потрясена.

Глава 21

Отступление

К концу весны 1916 года я так устала и ослабла от постоянных приступов плеврита, что доктор Тишин настоял на моем отдыхе. О длительной поездке, скажем в Крым или на Кавказ, не могло быть и речи. Было устроено так, чтобы я поехала с отцом Михаилом в монастырь, находившийся приблизительно в двадцати милях от Пскова, который он эвакуировал прошлым летом из-за угрозы немецкого наступления. Сам отец Михаил, правда, медленно, но выздоравливал после периодически повторяющихся приступов рожи. Он нуждался в перемене обстановки так же, как и я, и жаждал вернуться к своему уединению.

За стенами монастыря на его территории я выбрала себе небольшой домик.

Отец Михаил поселился в собственном маленьком домике с личной часовней, построенной тетей Эллой специально для него и его друга отца Габриэля, ныне умершего. Раз в неделю из Пскова приходила машина, чтобы отвезти меня в город.

Я вспоминаю несколько недель, проведенных в том маленьком доме, с чувством огромного удовлетворения. В домике было два этажа, и на каждом лишь по одной комнате. Я жила на первом этаже, служанка наверху, а единственным постоянным спутником была собака, которую подарил мне Дмитрий и которая была со мной на протяжении всей войны.

Монастырь XIII века стоял посреди старого соснового бора и был окружен широкой низкой стеной, по углам которой стояли круглые башни с зелеными островерхими крышами. Затерянный в лесу, стоящий вдалеке от всякого жилья, он был бедный и скромный. Монахов было очень немного. Молчаливые, угрюмые, совершенно необразованные, они ходили в изношенных рясах, а длинные нечесаные волосы болтались по спине. Их день проходил между бесконечными богослужениями и работой в поле.

Целыми днями я бродила со своей собакой по девственному лесу среди огромных сосен. Я часами могла сидеть на каком-нибудь пне и вдыхать аромат хвои или, лежа в траве у ручья, лениво следить за проплывающими по небу облаками. Иногда я брала с собой книгу, но редко открывала ее.

В глубине леса был спокойный глубокий пруд, питавшийся от родников. Обычно я ходила туда купаться. В лесу было так тихо, что не было слышно никаких звуков, кроме плеска воды в пруду. На берегу, охраняя мою одежду, сидела собака и блестящими глазами наблюдала за каждым моим движением.

Дни летели, и я не чувствовала бремени своего бездействия. Мне казалось, что я впервые в жизни приблизилась к своей родной земле и впервые смогла почувствовать в себе бескрайние просторы России, ее мощь, ее силу.

По вечерам после скромного ужина отец Михаил и я долго сидели на маленькой веранде его дома и беседовали. Мы говорили о России, о жизни, о будущем и строили планы о том, какую пользу я могла бы принести своей стране. Иногда я ходила в церковь, где монахи неутомимо молились и к сводчатому потолку поднималось нестройное пение.

По праздникам монах, назначенный настоятелем, проводил богослужение, а мы с отцом Михаилом читали

и пели. Церковь была очень маленькая, но уютная. Легкий ветерок приносил через раскрытое окно сонное чириканье птиц. Солнечный свет яркими дрожащими пятнами ложился на пол, и случайная оса билась об оконное стекло в поисках выхода.

По субботам, и особенно накануне праздников, богослужение, проводимое монахами в церкви, длилось всю ночь, и, вернувшись домой от отца Михаила, я могла слышать их приглушенные голоса и видеть в окне яркие, мерцающие точки свечей. Моя комната была наполнена ночной прохладой и запахом сосен и влажной травы. Я ложилась спать, не зажигая свечи, и, прежде чем заснуть, видела в окне далекие звезды над темными деревьями.

Крестьяне вскоре узнали обо мне и приходили посмотреть на меня. Когда утром я выходила из дома, часто видела нескольких женщин и детей, терпеливо ожидающих меня. Я садилась на ступени своего домика и часами разговаривала с ними. Они рассказывали обо всех своих семейных делах, и я из первых рук многое узнала о жизни простых людей. Они никогда не жаловались, но боже мой! – какое безрадостное существование они вели! Иногда я ходила в деревню и заходила в избы. По крайней мере, в этой части России крестьяне жили бедно и грязно, но, так как никогда не видели ничего другого, это жалкое прозябание не беспокоило их. Даже если бы они вдруг разбогатели, то продолжали бы, вероятно, еще долго жить точно так же.

Некоторые женщины приводили больных детей, и мне пришлось послать в Псков за полным набором лекарств. Всегда благодарные, матери приносили мне подарки: несколько свежих яиц, завязанных в платочек, несколько грибов или корзину ягод. Их мужья и отцы в большинстве своем воевали на фронте, некоторые были убиты. К этому времени война, казалось, длилась уже так долго, что они даже не помнили, когда она началась, и не могли представить себе, что она когда-нибудь закончится. Они знали, что мы воюем с немцами, но если и слышали когда-нибудь о союзниках, то уже забыли об этом.

Внушительная толпа старых мужиков и баб посещала церковные службы по воскресеньям и праздникам. Они приходили пешком или приезжали на телегах, запряженных тощими маленькими лошадками. Территорию монастыря заполняли люди в разноцветных платках и, несмотря на жару, в тулупах. После службы крестьяне собирались группками и разговаривали, почесывая шеи и лузгая семечки. Иногда я подходила к ним и слушала их споры о войне. Временами даже пыталась объяснить им, что происходит на фронте. Они ничего не знали о внутренней политике, о Думе, и это их не интересовало, но каким-то загадочным образом они узнавали самые фантастические, неправдоподобные слухи о царе. Это были сказки о его жизни и анекдоты с многочисленными подробностями, диалогами, но лишенные и тени злобы или критики. Старая поговорка «Милостив царь, да не милостив псарь» прекрасно иллюстрирует представления народа о власти.

Они рассказывали, как император во время своей поездки на фронт прощал провинившихся солдат, а других награждал по заслугам, как наказывал командиров за несправедливое отношение к подчиненным. Эти рассказы нравились им гораздо больше, чем мои разъяснения о войне и действиях наших далеких союзников. Это было для них непостижимо, находилось за пределами их интересов, было недоступно их пониманию.

С другой стороны, они определенно ждали, что после войны будет дележка земли. Они считали вполне естественным, что землю, которую они пахали, следует отобрать у помещиков и отдать им.