Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918
Шрифт:
Прошло полчаса. Наконец, дверь распахнулась. Я вздрогнула и обернулась. На пороге стоял Дмитрий, схватившись за ручку двери. Мне показалось, черты его лица изменились почти до неузнаваемости. Феликс и я молча смотрели на него, не осмеливаясь произнести ни слова. Дмитрий прошел в комнату.
– Я получил приказ уехать сегодня ночью на Персидский фронт в сопровождении адъютанта императора, назначенного следить за мной. Во время поездки у меня не будет права ни встречаться, ни переписываться с кем-либо. Мое точное место назначения еще не известно, – сказал он нам бесстрастно, делая усилие, чтобы оставаться спокойным. –
Дмитрий бросил свою шляпу на диван и начал ходить по комнате. Все мы были удручены. Дело было не в наказании, которое на первый взгляд казалось очень мягким, а скорее в том влиянии, которое оно может оказать на дальнейший ход событий. Вся Россия ждала, какова будет реакция двора на смерть Распутина и каково отношение к убийцам. Ответ был таков. Как его примет страна? Будет ли он окончательным жестом, который успокоит все страсти, или, напротив, разрушит все оставшиеся еще границы?
Преследование убийц, будучи совершенно законным по своей сути, тем не менее, означало бы в глазах общественности чрезмерную преданность императрицы памяти Распутина, подтверждая самые худшие слухи о его влиянии на нее, и еще более явно продемонстрировало бы беспомощную, пассивную позицию императора.
Кроме того, что же будет с Дмитрием? Его ссылка на далекий Персидский фронт была рискованной. Здесь, в Петрограде, он был в сравнительной безопасности от любых покушений со стороны приверженцев Распутина. Но кто знает, что может случиться с ним так далеко отсюда и в незнакомой обстановке? Нетрудно будет организовать его исчезновение и легко спрятать следы.
Таковы были мои мысли; и если они кажутся беспорядочными в записанном виде, то таковыми они и были тогда. В течение недели мы жили – все мы – между призраком убитого человека, с одной стороны, и страхом всеобщего краха – с другой. Никогда в своей жизни – ни до, ни после – я не испытывала такого отчетливого ощущения катастрофы. Вместе со страхом за любимого брата неизменно присутствовало ощущение конца, чего-то неизбежного, глобальное значение которого я чувствовала, но не могла постичь.
– Надо сказать отцу, – сказала я наконец. – Хотите, чтобы я позвонила ему?
– Да, позвоните, – ответил Дмитрий.
Я встала и пошла в комнату, где стоял телефон. Как раз при входе в нее, в маленьком коридорчике, ведущем к черному ходу, стоял часовой, обязанный следить за телефонными переговорами. Меня соединили с Царским Селом, и княгиня Палей, моя мачеха, которая сняла трубку, пошла за отцом. Пришедший вслед за мной Дмитрий взял трубку из моей руки и стоял в ожидании.
– Это я, отец, – сказал он через несколько секунд, – я хотел сказать вам…
Здесь он запнулся и, сунув трубку мне в руку, беспомощно махнул рукой и вышел из комнаты.
– Алло, – откликнулся вдалеке низкий, спокойный голос отца.
– Это я, Мария, – сказала я, вся дрожа.
– Ах, это вы. Я не знал, что вы уже приехали из Пскова. Когда же приедете нас навестить?
– Папа, здесь… не все в порядке, – произнесла я, глотая слезы, которые буквально душили меня.
– Что случилось? – спросил отец, в голосе которого теперь слышалась тревога. – Дмитрий…
– Да, папа.
– Но скажите же мне, что случилось?..
– Генерал
– Да, я здесь, – услышала я изменившийся голос своего отца. – Спросите у Дмитрия, хочет ли он, чтобы я приехал; я могу выехать на машине прямо сейчас…
Я повернулась к Дмитрию, который возвратился в комнату, и повторила ему вопрос отца.
– Нет-нет! В этом нет необходимости. Я не хочу беспокоить его. Прощаться с ним было бы слишком тяжело. Я и так доставил ему довольно горя.
– Папа, – повторила я, – Дмитрий боится побеспокоить вас, он просит…
Дмитрий взял у меня из рук трубку:
– Отец, я вас прошу, не приезжайте. Я стал для вас источником таких неприятностей и тревог…
Здоровье нашего отца было далеко не крепким. Мы оба понимали, что события последних дней еще сильнее расстроили его. Дмитрий больше ничего не мог выговорить и снова передал трубку мне.
– Это опять я, папа…
– Завтра, как только сможете, приезжайте к нам. Вы слышите меня? – взволнованно сказал отец.
– Хорошо, приеду, – ответила я.
После этого Дмитрий сказал еще несколько слов отцу и повесил трубку. Это был их последний разговор. Больше они никогда не увиделись друг с другом.
Мы вернулись в гостиную. Сообщение о высылке Дмитрия и Феликса Юсупова распространилось с необъяснимой быстротой. Телефон непрестанно звонил, и многие приходили за точной информацией. Но Дмитрий хотел видеть только самых близких людей, и Лайминг разговаривал с посетителями вместо него. Среди них были офицеры, которые предложили спрятать Дмитрия в городе; другие предлагали с его именем начать восстание.
Все эти предложения он слушал с глубоким волнением и некоторой горечью, умоляя своих слишком рьяных сторонников не осложнять ситуацию. Он сказал, что будет смиренно и послушно выполнять приказы императора. Все, к чему он стремился, присоединившись к заговору против Распутина, было поддержание авторитета императорской семьи, и сейчас у него нет никаких иных намерений.
Позже, в течение дня, Дмитрию сказали, что граф Кутайсов, адъютант императора, назначенный ему в сопровождающие на Кавказ, пришел повидаться с ним. Очень взволнованный, вошел граф. Затем последовала мучительная сцена. Исполненный негодования, расстроенный данным ему поручением, он чувствовал себя почти что тюремщиком, даже не пытаясь скрыть свои эмоции ни перед Дмитрием, ни перед всеми остальными; в конце концов, брат был вынужден еще и успокаивать его.
Чтобы завершить рассказ о настроениях, которые царили в тот день среди офицеров гвардии, я хочу добавить одну подробность. Назначение Кутайсова произвело на собратьев-офицеров такое впечатление, что после его возвращения с Персидского фронта они были готовы изгнать его из полка, и только с великим трудом их удалось отговорить от таких действий. При том состоянии умов это не выглядело странным – все в то время были так выбиты из колеи, что подобные настроения не были ни в малейшей степени удивительными.