Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918
Шрифт:
Напряжение на улице быстро нарастало. Звуки выстрелов, иногда далекие, иногда совсем близкие, почти не прекращалась. Все извозчики, естественно, исчезли; и нам сейчас в любом случае было бы невозможно проехать через город. Куда же двигаться?
Путятин совсем не знал Москву. Я почти все забыла за годы своего отсутствия. И все же мы не могли оставаться здесь; стрельба становилась все слышнее; нам надо было куда-то идти.
В нашу улочку хлынула небольшая толпа людей с Тверской, будто спасаясь от погони. Их непрерывный стремительный бег увлек нас за собой. Путятин, боясь, что мы можем потерять друг друга, крепко схватил меня под руку Мы бежали вместе с толпой, которая толкала и тащила нас
Здесь шумно громыхали грузовики, проезжая мимо и везя вооруженных солдат. Эти солдаты ехали стоя в кузове, плотно прижавшись друг к другу, и стреляли наобум, так как по булыжной мостовой в грузовиках подбрасывало вверх и вниз. Пули проносились со свистом над нашими головами и попадали в окна нижних этажей. На землю со звоном падали оконные стекла. Иногда кто-нибудь из толпы вдруг оседал на землю бесформенной кучей или падал, неловко вскинув руки. Я не оборачивалась, чтобы посмотреть на них. Второй раз в жизни я испытывала смертельный страх.
Мы крались с одной стороны улицы на другую, избегая больших оживленных мест, стремительно, как крысы, перебегая от угла к углу. Пока было возможно, мы старались идти в направлении той части города, где жили родственники моего мужа. Дом Юсуповых был так далеко, что добраться до него не было никакой возможности.
К полудню мы были только у Большого театра. Теперь снаряды рвались над городом; мы слышали взрывы и оглушительный рев, когда они попадали в цель. На одной из боковых улочек, прилегающих к Театральной площади, нам пришлось оставаться долгое время. Стрельба шла со всех сторон, все выходы были заблокированы.
Затем внезапно, вероятно с площади, на нашу улицу цепочкой быстро метнулись солдаты. Это был крутой подъем; когда они поднимались по улице в нашу сторону, то наклонялись вперед. Мы видели, как на ходу они перезаряжали свои ружья.
Недалеко от нас они остановились, обменялись ничего не выражающими взглядами, развернулись во всю ширину улицы и, подняв ружья, прицелились.
Небольшая толпа людей, среди которых мы сначала в ужасе распластались у стены, не надеясь на спасение теперь, когда черные дула винтовок были нацелены на нас, все разом легли на землю. Я осталась стоять. Я просто не могла лечь на землю под дулами винтовок этих людей и предпочла встретить неизбежное стоя. Моя голова не работала, я не думала, и все же я не могла лечь на землю.
После первого залпа раздался второй. Я слышала, как пуля ударилась в стену прямо над моей головой, затем еще две. Я была еще жива. Я не помню, как и куда ушли солдаты, не помню, что происходило вокруг. Помню только, что я обернулась и увидела на яркой желтой штукатурке дома три глубоких дыры, а вокруг них белые круги там, где отскочила известка. Две дыры почти слились в одну, третья находилась чуть дальше.
То, что случилось потом, осталось в моей памяти как непрерывный кошмар. Подробности часов, которые мы провели в тот день на улицах Москвы, окутаны туманом, пропитанным чувством непередаваемого ужаса и отчаяния. Мимо меня бежали люди, они падали, поднимались или оставались лежать; крики и стоны смешивались с громом выстрелов и взрывами снарядов; в воздухе висела пыль и отвратительный запах. Мою голову переполняло так много впечатлений, что она больше их не воспринимала, разум отказывал. Мы добрались до стариков Путятиных только после пяти часов вечера, проведя весь день, с девяти утра, на улицах.
Я не помню, как и когда мы вернулись в дом Юсуповых. Только знаю, что канонада не стихала в течение всего следующего дня, смешиваясь со звоном церковных колоколов, от которого делалось еще горше. Слуги забаррикадировали все входы; на протяжении всей той ночи и последующего дня мы жили в ожидании вооруженного нападения.
Ночью второго дня поднялась тревога. Мы, конечно, не спали. Внезапно в тишине, которая объяла город с наступлением ночи, мы услышали топот тяжелых сапог, затем стук чем-то тупым и тяжелым в дверь. Эти звуки, шедшие с улицы, ясно отдавались эхом по всему дому. Мы слушали, затаив дыхание. Я не могла пошевелиться. Но все огни были погашены, дом с улицы был окружен толстой стеной, и мародеры, очевидно, не знали местности и не знали, чей это дом. Потоптавшись какое-то время у стены, они решили уйти, но не преминули сделать несколько выстрелов в сторону дома. Их пули попали в стену.
Так прошло два-три дня. Стрельба не прекращалась. Мы были отрезаны от всех. Слуги боялись выходить за продуктами. Когда все запасы, которые были в доме и которые мы очень экономно использовали, совсем иссякли, нам пришлось собраться на совет и обсудить наше положение.
Только короткая улица и широкая площадь отделяли нас от Николаевского вокзала. Наилучшим выходом казалось, привлекая как можно меньше внимания, попытаться вернуться в Петроград.
Ординарец моего мужа находился с нами в Москве. Он вызвался пойти вечером под покровом темноты на вокзал и выяснить, ходят ли поезда. Он считал, что в своей серой солдатской шинели он не привлечет к себе особого внимания. Я помню, с какой тревогой мы смотрели, как он уходит. Вскоре он вернулся с сообщением о том, что в Петроград ходят поезда; он также узнал, что, по всей видимости, большевистское восстание имело успех, хотя потери были огромны. Пострадало огромное количество зданий, добавил он, а Кремль больше всего.
Мы решили собрать наши вещи и пойти на вокзал. Было уже поздно, когда мы покинули дом и в сопровождении ординарца и дворника, которые несли наши чемоданы, двинулись по улице, погруженной в кромешную тьму. Площадь была как чернильница. Но мы никого не встретили и благополучно добрались до вокзала.
Вокзал являл собой необычное зрелище. Люди в нем сидели или лежали, навалив кучей рядом с собой свой багаж или тюки. Многие сидели там уже три дня без еды, не меняя положения. Воздух был плотным и удушливым от человеческих испарений. Разговоры, споры, ругань сливались в сплошной гул.
В толпе было много раненых, перевязанных какими-то тряпками. Там и сям шныряли подозрительные с виду солдаты и околачивались нищие в неописуемых лохмотьях.
Мы ничего не смогли узнать, за исключением того, что большевики одержали победу над войсками Временного правительства; ничего не было известно и о том, произошло ли что-нибудь в Петрограде.
Наконец, после бесконечных расспросов и ожидания мы узнали время отправления поезда на Петроград. Казалось невероятно странным, что еще существуют такие вещи, как поезда. И когда мы все-таки сели в вагон, моему удивлению не было границ, так как это был обычный, чистый, старомодный спальный вагон первого класса с вежливым кондуктором, электричеством, начищенными зеркалами и дверями и чистым постельным бельем.
Мы благополучно добрались до Петрограда, хоть и не по расписанию. Казалось, там все тихо. Мы поехали домой на Невский. В ту же минуту, как я вошла в дом, поспешила наверх к супругам Лайминг, чтобы узнать, что случилось в наше отсутствие.
При моем появлении они оба отступили на шаг, словно увидели привидения. В Петрограде, как и в Москве, восстание большевиков имело успех. Керенский бежал, члены Временного правительства исчезли, но верные им войска устроили большевикам несколько кровавых сражений. В этих боях самые тяжелые потери понесли женские батальоны и юнкера, защищавшие Зимний дворец.