Воспоминания воображаемого друга

Грин Мэтью

Тут я замечаю на стене напротив лифтов табличку. На этой табличке между указателями в туалеты и в место с названием «Радиация» было вот что:

<- ПАЛАТА ИНТЕНСИВНОЙ ТЕРАПИИ

Я останавливаюсь.

Секунду смотрю на табличку.

— В чем дело? — спрашивает Тини.

— Вы не могли бы с Освальдом подождать меня здесь одну минутку?

— Зачем?

— Я хочу кое-кого проведать, — говорю я. — Вроде друга. Я думаю, что она в конце этого коридора.

Тини внимательно смотрит на меня. Ее глаза сощурились. Мне кажется, будто она пытается увидеть меня насквозь.

— Хорошо, —

наконец говорит Тини. — Мы подождем. Да, Освальд?

— Ладно, — говорит Освальд.

Я сворачиваю налево и иду по указателям, как делал в детской больнице. После двух длинных коридоров и одного поворота я оказываюсь перед двойными дверями, которые точь-в-точь похожи на двери в палату «Ай-си-ю» в детской больнице. На табличке на дверях написано: «Отделение интенсивной терапии».

Я прохожу сквозь эти двери и оказываюсь в большой комнате. Вдоль стен комнаты свисают занавески. Какие-то занавески задернуты, какие-то открыты. Здесь есть длинная стойка, столы и много больничных машинок в центре комнаты. А еще здесь много докторов. Они заходят за занавески и выходят обратно, печатают на компьютерах, говорят по телефону и друг с другом, пишут что-то на прикрепленных к планшетам листках бумаги. И у всех обеспокоенный вид.

Вообще-то, у врачей всегда обеспокоенный вид, но у этих особенно обеспокоенный.

Я начинаю с занавески, которая ближе всех ко мне. Она задернута. Я проползаю под ней. На кровати за занавеской лежит старая женщина. У нее седые волосы и много морщинок вокруг глаз. Провод и трубки от приборов прикреплены к ее рукам, а под нос подведена тонкая пластиковая трубка. Женщина спит.

Я иду к следующей занавеске, потом к следующей. Если занавеска задернута, я проползаю под ней. Некоторые кровати стоят пустые, на некоторых лежат люди. Взрослые. В основном мужчины. За двумя занавесками вообще нет кроватей.

Ди я нахожу за последней занавеской. Я даже не сразу понимаю, что это Ди. У нее голова побрита. Она лысая, как друг Освальда. Щеки у нее запали, вокруг глаз черные круги. К ней прикреплено больше проводов и трубок, чем у любого из тех, кого я уже видел. Трубки и провода идут из пакетов с водой, из приборов с маленькими телеэкранами и прикреплены к ее рукам и груди. Приборы шипят, пикают и щелкают.

Рядом с Ди на стуле сидит женщина. Она держит Ди за руку. Это ее сестра. Я это понимаю, потому что она очень похожа на Ди, только моложе. У нее та же смуглая кожа. Тот же острый подбородок. Те же круглые глаза. Она шепчет какие-то слова Ди на ухо. Я с трудом разбираю, что она шепчет. Я разобрал: «Господи», «Иисусе», «Всемогущий» и «хвала». Ее почти не слышно.

Ди не очень хорошо выглядит. Она выглядит очень плохо.

Сестра Ди тоже нехорошо выглядит. Видно, что она устала и ей страшно.

Я сажусь на краешек кровати рядом с сестрой Ди. Я смотрю на Ди. Мне хочется плакать, только у меня нет времени плакать. Тини и Освальд ждут меня у лифтов, а миссис Паттерсон перевозит в свой секретный автобус еду и одежду. Мне пора идти.

— Мне жаль, что тебя ранили, — говорю я Ди. — Мне очень-очень жаль. Жаль, что я не смог спасти тебя. Мне очень тебя не хватает.

Мои глаза наполняются слезами. Это второй раз в жизни, когда у меня в глазах слезы. Очень странно их чувствовать. Их не

сдержать, и они очень теплые.

— Мне нужно спасти Макса, — говорю я Ди. — Я не смог спасти тебя, но, думаю, смогу спасти Макса. Потому я не могу остаться, я должен идти.

Я встаю, чтобы уйти, и смотрю на бледное лицо Ди, на ее тонкие запястья. Слушаю ее хриплое, неровное дыхание, шепот ее сестры и равномерное пиканье больничных приборов. Смотрю и слушаю. Потом снова сажусь на краешек кровати.

— Мне страшно, — говорю я Ди. — Я не смог спасти тебя, но, может быть, спасу Макса. Только мне страшно. Макс в беде, но я думаю, что это хорошо для меня. Пока он в беде, я не исчезну. Я запутался.

Я тяжело вздыхаю. Я думаю о том, что еще сказать, но в голову ничего не приходит, и я просто продолжаю говорить:

— С Максом все не так, как с тобой. В него не будет стрелять неизвестно кто в маске дьявола. У него все совсем по-другому. Миссис Паттерсон хорошо заботится о Максе. Я уверен. Но она тоже дьявол, только не такой, как тот, который в тебя стрелял. Что я ни сделаю, Максу все равно будет хорошо. Но для меня все может кончиться плохо. Я не знаю, что со мной будет. А теперь Освальд согласился помогать, и я в самом деле могу спасти Макса. Я даже не думал, что Освальд согласится, но он согласился. Теперь мы наверняка спасем Макса. Только мне страшно.

Я сижу на краешке кровати и смотрю на Ди. Слушаю, как ее сестра все повторяет и повторяет те слова. Слова звучат как песня.

— Я знаю, что спасать Макса — правильно, — говорю я Ди. — Но какая разница, правильно я поступаю или нет, если я исчезну? Правильные поступки хороши, только когда ты остаешься, чтобы порадоваться, что их совершил.

Я чувствую, как горячие слезы текут по моим щекам, но я плачу не о Ди. Я плачу о себе.

— Я бы хотел верить в Небеса. Если бы я знал, что для меня тоже есть Небеса, я бы точно спас Макса. Я бы знал, что где-то для меня есть место, и мне не было бы страшно. Но я не очень-то верю в Небеса, а в то, что есть Небеса для воображаемых друзей, совсем не верю. Говорят, Небеса только для людей, которых создал Господь, а меня сотворил вовсе не Господь. Меня сотворил Макс.

Я улыбаюсь, когда говорю о Максе как о боге. Бог, которого держат под замком в подвале с горой конструктора «Лего» и армией солдатиков. Бог для одного. Бог Будо.

— Я думаю, что именно потому я и должен его спасти, — говорю я. — Он меня создал. Без него я бы не появился на свет. Но мне страшно, и мне плохо оттого, что страшно. Но еще хуже, когда я думаю, что Макс останется с миссис Паттерсон. Я знаю, что хочу спасти Макса, но и не хочу. От этого мне плохо. Я чувствую себя настоящей вонючкой. Но ведь нет ничего плохого в том, что боишься и за себя тоже? Да?

— Не надо.

Это говорит не сестра Ди и не какой-нибудь доктор. Это Ди.

Я знаю, что она не может меня слышать, потому что я воображаемый. Но ее слова звучат так, будто она отвечает на мой вопрос. Это удивительно, у меня от удивления даже рот открывается.

— Ди, — спрашивает ее сестра, — что ты сказала?

— Не бойся, — говорит Ди.

— Чего, чего я не должна бояться? — спрашивает ее сестра.

Я крепко сжимаю руку Ди и наклоняюсь еще ниже.

— Ты со мной говоришь? — спрашиваю я.