Воспоминания воображаемого друга
Шрифт:
— Может, мы все для кого-нибудь дьяволы, — говорит Освальд. — Может быть, даже мы с тобой.
Когда он произносит эти последние пять слов, я в первый раз замечаю, что за окном автобуса вижу дома и последние разноцветные листья.
Сквозь Освальда вижу, как мелькают за окном деревья. Освальд становится прозрачным.
Что же это такое. Почему Освальд начинает исчезать именно в тот день, когда он так нужен? В день, когда он нужен Максу?
Это нечестно.
Этого не может быть.
Я чувствую
Вдруг до меня доходит, в чем дело. Это я виноват. Освальд умирает по моей вине.
Перед сном он сказал, что каждый вечер разговаривает с Джоном. Рассказывает, что делал и что видел за день, и только после этого засыпает.
Наверное, эти рассказы поддерживали веру Джона в Освальда. Наверное, Джон слушал по вечерам его истории. Он был ушами, или слухом, Джона. Внутренним слухом. Возможно, это и есть та причина, по которой Освальд существует на свете. Джон заперт в собственном теле и не может проснуться, поэтому Освальд — его глаза и уши. Его окно в реальный мир.
Я думал, что Освальд умеет двигать вещи в реальном мире, потому что Джон взрослый. Раньше я никогда не видел воображаемого друга, у которого был бы взрослый друг. Я думал, что Освальд именно потому и особенный и потому такой сильный.
Но, может быть, Освальд умеет двигать вещи в реальном мире, потому что Джон этого не может? Может быть, Джону так горько, оттого что он завис в коме и не может больше брать в руки реальные вещи, что он придумал себе друга Освальда, который делает это вместо него? Может быть, Освальд — его окно в реальный мир, его способ дотрагиваться до реального мира?
А я отнял это у него. Освальд не смог вчера рассказать Джону про свой день, и Джон перестал верить в своего воображаемого друга.
Освальд умирает из-за меня.
Освальд прав. Каждый из нас для кого-то дьявол, а я оказался дьяволом для Освальда.
Глава 52
Мы сидим в классе миссис Госк. Миссис Госк рассказывает о своих дочерях, Стефани и Челси. Она все еще не настоящая миссис Госк. Я вижу печаль у нее в глазах. Она не прыгает по классу, будто там пол горит под ногами. Но дети все равно сидят на краешках стульев. Освальд тоже сидит на краешке стула. Он не сводит глаз с миссис Госк. Наверное, потому он не замечает, что исчезает. Он исчезает быстро. Гораздо быстрее, чем Грэм. Я боюсь, что к концу учебного дня он исчезнет совсем.
Освальд поворачивается ко мне.
Я собираюсь с духом. Он знает, что исчезает. Я это вижу.
— Обожаю миссис Госк, — говорит Освальд.
Я улыбаюсь.
Освальд снова переключается на миссис Госк. Она уже закончила рассказывать о своих дочках. Теперь она объясняет, что такое «сказуемое». Я не знаю, что такое сказуемое. По-моему, Освальд тоже не знает, но кажется, это сказуемое интересует его больше всех в классе. Он не сводит глаз с миссис Госк.
Я
Кажется, когда миссис Госк в классе, невозможно поступать неправильно.
— Освальд, нам нужно идти, — говорю я.
— Куда? — спрашивает он, не отрывая глаз от миссис Госк.
— В больницу.
Освальд сморит на меня. Эти его «гусеницы» над глазами снова целуются.
— А как же Макс? Его нужно спасать.
— Освальд, ты исчезаешь.
— Ты уже знаешь? — спрашивает он.
— А ты?
— Да, заметил утром, когда проснулся. Руки стали прозрачные. Ты ничего не сказал, и я подумал, что это пока незаметно.
— Нет, заметно, и я знаю, что это значит. Если мы не вернем тебя Джону, ты исчезнешь.
— Может быть, — говорит Освальд.
Но в его голосе нет сомнения. Он, как и я, знает это наверняка.
— Не «может быть», — говорю я. — Я знаю, что говорю. Джон верит в тебя, потому что ты каждый вечер с ним разговариваешь. А вчера тебя с ним не было, потому что ты был со мной. Потому ты стал исчезать. Мы должны вернуть тебя ему.
— А как же Макс? — спрашивает Освальд.
В его голосе я слышу крохотный призвук злости, и это меня удивляет.
— Макс — мой друг, и я знаю, что он бы не захотел, чтобы ты умер из-за него. Это неправильно.
— Я хочу спасти Макса, — говорит Освальд. — Я должен сделать выбор.
Он сжимает кулаки и таращит на меня глаза. Я невольно думаю, что в классе у миссис Госк даже Освальд ведет себя правильно.
— Я хочу, чтобы ты его спас, — говорю я. — Только не сегодня. Мы должны вернуть тебя Джону. А завтра ты можешь спасти Макса.
— Я могу опоздать к Джону, — отвечает Освальд. — Даже если я вернусь, я его больше не чувствую. Думаю, уже слишком поздно.
Я тоже так думаю. Я помню, что случилось, когда я попытался спасти Грэм. Я начинаю верить в то, что если воображаемый друг начинает исчезать, то этого уже не остановить. Но я не хочу говорить это вслух.
— Ты умрешь, если мы что-нибудь не предпримем, — говорю я.
— Все в порядке. Я знаю.
— Такие, как мы, не становятся призраками, если ты на это надеешься. Ты просто исчезнешь навсегда. Как будто тебя никогда и не было.
— Нет, если я спасу Макса, — говорит Освальд. — Если я спасу самого храброго мальчика в мире, я останусь.
— Нет, — отвечаю я. — Ты исчезнешь, и никто о тебе не вспомнит. Даже Макс не будет о тебе вспоминать. Тебя не станет, и все.
— Ты знаешь, почему я так злился, когда мы в первый раз встретились? — спрашивает Освальд.
— Ты думал, что я — призрак. И ты думал, что я собираюсь украсть Джона.
— Да, но не только из-за этого. Еще я злился, потому что в той больнице все было так, как будто я не существую. Я завис в той палате, в коридорах, мне было не с кем поговорить, нечем заняться, не на что посмотреть. Может, я и не призрак, но там я был как призрак.