Воспоминания
Шрифт:
Это тем труднее понять, что он сам, также как Лихневский и другие эксперты министерства иностранных дел, в годы, предшествовавшие войне, констатировал заметное улучшение англо-германских отношений и признавал, что близившееся к завершению строительство германского флота по меньшей мере не мешало этому улучшению. Внезапный взрыв войны произошел не вследствие ухудшения англо-германских отношений; можно даже усмотреть особенный трагизм в том, что в 1914 году Англия и Германия были ближе друг другу, чем в 1896 году, когда у Германии совсем не было флота, и в 1904 году, когда он был еще слаб и когда князю Бюлову удалось перебросить мост через опасную зону. Германский флот сообразно своему назначению защищал мир. Заинтересованные лица пытаются теперь поколебать значение этого очевидного факта. К этому присоединяется черта самоуничижения, свойственная германскому характеру, который всегда склонен верить всему неблагоприятному и рад случаю бранить сегодня как неразумное то, что вчера казалось разумным.
До
Как это всегда бывает, прошел известный промежуток времени между переменой фронта закулисными руководителями и ее открытым проявлением. Затем последовала предпринятая в широком масштабе обработка английского общественного мнения, направление которой может быть примерно указано лозунгом Germaniam esse delendam{126}; под этим боевым кличем «Сатердей ревью» уже в 1897 году напечатал следующие строки, привлекшие большое внимание: Бисмарк уже давно признал, что, как начинает, наконец, понимать и английский народ, в Европе существуют две великие, непримиримые, направленные друг против друга силы, две великие нации, которые превращают в свое владение весь мир и желают требовать с него торговую дань. Англия… и Германия… немецкий коммивояжер и английский странствующий торговец соперничают в каждом уголке земного шара, миллион мелких столкновений создает повод к величайшей войне, которую когда-либо видел мир. Если бы Германия была завтра стерта с лица земли, то послезавтра во всем свете не нашлось бы англичанина, который не стал бы от этого богаче. Прежде народы годами сражались за какой-нибудь город или наследство; неужели им теперь не следует воевать за ежегодный торговый оборот в пять миллиардов?
Читая такие пророческие изречения, авторы которых не оставались одинокими, а являлись лишь запевалами тысячеголосого хора ненависти, со всей серьезностью, какой они заслуживают после свершившегося, непосредственно чувствуешь, что англичанам не могло быть приятно обосновывать ненависть, внушавшуюся народу, одной лишь откровенной и отвратительной завистью к конкуренту, хотя фактически именно эта последняя имела решающее значение. Им нужны были предлоги. Но в то время, когда нужно было пропитать этой мыслью общественное мнение, первая судостроительная программа еще не была внесена в рейхстаг, и такой предлог, как флот, совершенно отсутствовал. Вследствие этого руководителям британского общественного мнения пришлось привлечь на помощь мнимые поползновения Германии на Трансвааль. Когда этот предлог отпал, они в качестве предлога воспользовались германским флотом, которому в расчете на английских читателей газет приписывали смехотворные агрессивные планы еще в то время, когда он существовал больше на бумаге.
Закон о флоте положил начало тому, что желание англичан уничтожить нас стало остывать, ибо после завершения постройки флота оно не могло уже быть удовлетворено столь дешевой ценой. С другой стороны, несомненно, что самый факт постройки флота воспринимался в Англии как препятствие для сохранения ее монопольного господства на море и что по этой причине строительство флота осложнило наше дипломатическое положение. Встал вопрос о том, не пожелает ли Англия именно потому, что мы строим флот, задушить его в зародыше, то есть начать превентивную войну. В самом деле, в 1904-1908 годах мы были не слишком далеки от этой опасности; правда, тогда была уже признана серьезность работы нашего ведомства, но мы были еще слабы. Только неподготовленность Франции и английской армии помешала в то время столкновению. Это и была та опасная зона, которую, по мнению Бюлова и моему, нам следовало пробежать; но к 1914 году она была уже в основном пройдена. Наш флот стал слишком внушительным для того, чтобы Англия пожелала напасть на него без особенно важных причин. Таким образом, по мере того как германское могущество на море становилось все более внушительным, боксерские замашки девяностых годов стали уступать место более осторожному и трезвому взгляду, и в этом смысле германский флот с 1912 года все более и более действовал как фактор, способствовавший сохранению мира; ни один английский государственный деятель, когда он бывал честным, не сомневался в мирных основах нашей политики и в чисто оборонительном назначении нашего флота.
Строительство нашего флота не помешало Чемберлену в 1901 году искать союза с нами{127}, хотя при этом он почти не встретил
Но и лишенная флота Германия девяностых годов тщетно искала союза с Англией, как сообщил мне Каприви в 1893 году.
Англия не считала необходимым и целесообразным заключать формальные союзные договоры с другими государствами подобно тому, как это сделали мы с Румынией и Италией. Она довольствовалась тем, что, не связывая себе рук, устанавливала общие отношения взаимного доверия с теми державами, которые были нужны ей для ее главной цели, что было удобнее для внутренней политики и действительнее для внешней.
Еще до постройки германского флота, а именно при начале торгового соперничества, было положено основание политики соглашений и окружения, направленной против Германии.
Сближение французской дипломатии с Англией началось в 1898-1899 годах соглашением в связи с Фашодой, которое было столь неверно понято многими немцами, и уже в январе 1901 года внутри британского кабинета существовало настроение в пользу присоединения к Франции и России, ценою английских уступок в Марокко, Персии и Китае{128}. Пользуясь всеми средствами, которыми пренебрегало германское государственное искусство, Антанта стала с этих пор обрабатывать общественное мнение своих трех народов, с тем чтобы отодвинуть на задний план их взаимные противоречия и послать их на фронт против Германии. Выявившиеся в девяностых годах причины, по которым англичане стремились уничтожить Германию или хотя бы связать ее, сохраняли свое значение, и от строительства нашего флота нельзя было требовать, чтобы оно изменило основные мотивы английской политики. Достаточно было и того, что флот давал руководителям империи средство обеспечить Германии, несмотря на окружение, более широкое поле деятельности, ибо одним своим существованием он непрерывно увеличивал расстояние между склонностью к войне и решимостью англичан начать ее.
В конце 1904 года легкость, с которой совершился поворот Англии во время гулльского инцидента{129}, ясно доказала, что свою традиционную вражду к России она ставит позади вражды к Германии. После того как Япония в качестве английского вассала смирила Россию, Англия увидела, что пришел час, когда одним нажатием кнопки она могла привести Россию и Францию в движение против Центральной Европы. Однако эта направленная против нас агрессивная политика широкого масштаба была лишь условно воинственной. Эдуарду VII и людям его круга было бы гораздо приятнее мирно связать Германию, нежели идти на риск войны. Строительство германского флота из года в год улучшало для нас перспективу англо-германского соглашения, подавляя свойственную Англии склонность к войне и давая перевес трезвым английским политикам. Если в первое десятилетие текущего столетия гигантское развитие германской промышленности могло еще продолжаться, несмотря на отсутствие достаточных военных сил, главным образом потому, что Франция и Россия не были, «готовы», то в 1914 году из всех членов Антанты больше всего колебалась при вступлении в войну Англия. Без германского флота мы не смогли бы долго продолжать торговое соревнование, окруженные тремя державами Антанты. Благодаря же флоту неизменная напряженность англо-германских отношений стала менее опасной. По общему мнению посвященных лиц, в период, предшествовавший австрийскому ультиматуму Сербии, она была менее опасной, чем на протяжении многих-многих лет.
Однако самое позднее с 1903 года государственным принципом Англии стало не допускать больше военного ослабления Франции через посредство Германии, равно как и вообще нарушения военным путем европейского равновесия в пользу сильнейшей континентальной державы – Германии. То был самый несчастный момент в истории германской политики, когда в июле 1914 года она забыла этот важнейший факт и роковым образом подтвердила язвительные слова одного французского офицера, сказанные врачу германского лазарета: Vos armees sont terribles, mais votre diplomatie c'est un eclat de rire{130}.
2
В первые годы политики окружения Англия еще не принимала всерьез угрозу постройки германского флота. Там были убеждены, что на небольшие суммы, отпущенные для этой цели, невозможно построить первоклассный флот. Нашу технику считали несовершенной, недостаток у нас организационного опыта – чересчур большим, и все привыкли к тому, что многочисленные прусские и германские проекты строительства флота оставались на бумаге. На нашу судостроительную программу впервые взглянули иначе лишь в 1904 году. В том году вопреки моему желанию Эдуарду VII были показаны на Кильском смотре все корабли, которые мы имели, и кайзер торжественно провозгласил тост за вновь укрепляющееся морское могущество недавно созданной Германской империи. Король Эдуард отвечал холодно и во время смотра наших кораблей обменивался с первым лордом адмиралтейства Селборном многозначительными взглядами и словами, которые неприятно подействовали на меня. Англичанам стало не по себе при виде того, как много мы создали при столь ограниченных средствах и какого органического развития, превосходившего по своей планомерности их собственное, мы достигли. Терпеливая укладка камня на камень, в которой заключался германский способ работы, показалась им опасной также и здесь.