Воспоминания

Фонкинос Давид

Бабушка оставалась под наблюдением в течение многих дней. Каким чудом она ничего себе не сломала? Отец и его братья начали поговаривать о доме престарелых, и один из моих дядьев признался, что уже наводил справки. Они делали вид, что колеблются, что взвешивают все за и против, но на самом деле вопрос это был решенный. Никаких других вариантов не рассматривали. В ее возрасте опасно жить одной. То, что на этот раз она дешево отделалась, было всеми воспринято как предупреждение судьбы. Значит, для нее, для ее же блага, никаких других вариантов быть не может. Правда, у одного из ее сыновей имелся большой дом, но это ничего не меняло: дядя часто уезжал, а значит, бабушка все равно надолго оставалась бы одна. В доме престарелых, напротив, всегда кругом люди. К тому же ее бы регулярно смотрели врачи, мерили бы давление, проверяли сердце, не знаю, что еще. В общем, она была бы в безопасности, а это главное — и тут все были единодушны.

Меня освободили от принятия этого нелегкого решения, так как я принадлежал к другому поколению. Все зависело от ее сыновей,

и для меня это было большим облегчением. Собственно, такого рода неучастие — смягченный вариант трусости. Бабушка, разумеется, заявила, что не хочет в дом престарелых. Несколько дней кряду она отказывалась есть и все твердила: «Я хочу остаться дома, я хочу остаться дома, я хочу остаться дома». Она повторяла эту фразу трижды — то ли для того, чтобы ее лучше поняли, то ли по разу для каждого из своих сыновей. Они силились объяснить ей, что делают все для ее же пользы, но она отвечала, что если они так о ней пекутся, то пусть бы лучше прислушались к тому, что она говорит. Я видел, что она все силы положила на это противостояние, что этих сил остается все меньше и что она сама уже не слишком верит в собственные доводы. Особенно когда речь заходила о падении. А что будет, если она снова свалится? «Да ничего не будет, ну умру, — отвечала она. — Я хочу умереть дома, я хочу умереть дома, я хочу умереть дома». Какое-то время ее дети обдумывали, не отыграть ли все назад, но, здраво все взвесив, поняли, что другого выхода нет. И дело было не только в падении. Ведь надо же ходить за продуктами, а для этого нужны деньги. Бабушка сама не справится. Она не сможет самостоятельно брать деньги в банкомате, потому что это большой риск, на людей у банкомата часто нападают. А как она будет носить воду, молоко? Значит, кто-то должен постоянно ей помогать. Понятное дело, все хлопоты лягут на плечи моего отца, потому что один из братьев все время разъезжает по командировкам, а другой уже на пенсии и живет на юге Франции. Тупик, одним словом.

Потом ситуация изменилась. Не то чтобы что-то произошло и не то чтобы кто-то принял какое-то решение. Просто бабушка прочла приговор в глазах своих сыновей. Она увидела, как они все трое испугались, и сдалась. Поняла, что она для них уже не мать, а обуза. Вот как, значит, наступает настоящая старость. Когда человек превращается для других в проблему. Для нее, которая жила всю жизнь, ни от кого не завися, это было невыносимо. И теперь, просто для того, чтобы всем стало легче, она выдохнула: ну ладно, я согласна. А может, подчинилась мнению большинства, потому что понимала: ее сыновья не монстры, в их доводах есть доля истины, и в том, что они так настаивают, есть зерно здравого смысла. Возможно, она просто хотела сама принять решение. Хотела еще хоть ненадолго остаться хозяйкой собственной жизни, но было слишком поздно. Она не вполне отдавала себе отчет в том, как изменилось ее физическое состояние. Это открылось ей во взгляде сыновей, где мешались страх и неловкость. Именно их взгляд вынудил ее сказать «я согласна». Эту фразу она произнесла только один раз.

В день, когда мы перевозили бабушку, отец припарковался у маленького садика, прямо перед домом. Я был с ним. Мы позвонили, бабушка открыла дверь и вместо «здрасьте» сказала только «я готова». У ног ее стоял маленький чемоданчик. Смехотворный чемоданчик, очень выразительный. Не чемодан, а пародия.

— Это все, что ты берешь? — спросил отец.

— Все.

— Но ты… не хочешь взять какие-нибудь книжки? Я буду ждать тебя в машине…

— …

— Ну хорошо, тогда пошли.

Я подхватил чемоданчик и обнаружил, что он почти ничего не весит. Бабушка не хотела ничего брать с собой. Наверно, для нее это был способ еще немного побыть дома. Ее чемодан был красноречивее слов. Впрочем, потом отец перетаскал ей постепенно всю ее одежду. На лестничной площадке бабушка спросила:

— Ты обещаешь не продавать квартиру?

— Конечно обещаю.

— Если мне там не понравится, я хочу иметь возможность вернуться.

— Ладно, договорились.

У отца была манера со всем соглашаться, даже если он думал иначе. Но, должен признаться, в тот день он меня даже изумил. Ему удалось ничем себя не выдать. Совсем как стюардессы, которые, пока самолет швыряет из стороны в сторону, продолжают разносить горячие напитки и безмятежно улыбаться. Мы, можно сказать, терпим крушение над горами, а он улыбается матери и напоминает ей, что нужно пристегнуть ремень. Впрочем, когда мы ехали, он все же не вполне справлялся с нервами.

В дороге бабушка молчала. Когда ее о чем-то спрашивали, она ограничивалась тем, что кивала или отвечала односложно: да, нет. Я сидел на заднем сиденье и тоже молчал. В этой комедии, разыгрываемой моим отцом, я был бесполезен. В комедии светлого будущего. Отец давил на газ и не переставая говорил:

— Там очень здорово, вот увидишь… Они страшно рады, что ты к ним едешь… И потом, там у них есть киноклуб… Ты ведь любишь кино! Правда ведь, ты любишь кино? А еще гимнастический клуб… Я даже сперва удивился… Но ты сама увидишь, это классно… вы будете бросать друг другу мяч… и… потом… есть тренинги для памяти… что еще?.. Концерты… да-да, я сам видел программу… Они регулярно приглашают студентов консерватории… Сольные концерты… А музыканты, они даже заинтересованы, ведь им надо тренироваться, репетировать… Приятно послушать молодых… Ты мне скажешь, когда будет концерт, ладно?.. Я бы тоже послушал… Вот увидишь, ма, тебе там будет очень хорошо, поверь мне… Там будет просто потрясающе… Все в порядке? Тебе не жарко?.. Хочешь, остановимся?.. Может, открыть окно? Я могу уменьшить кондишен… Скажи, если будет душно. Да?.. Хочешь, я тебе музыку поставлю?.. Не-е, хорошо едем… Скоро уж приедем… Там будет коктейль в твою честь… пунша всем нальют… Я сказал

им, что ты пунш любишь… Я ведь не ошибся, да? Ты же любишь пунш, ма?.. Да, совсем забыл тебе сказать: у тебя в комнате будет свой телефон… захочешь, звони… Ну я-то, само собой, позвоню тебе сегодня вечером узнать, как ты устроилась… Ну а если вдруг тебя не окажется в комнате… может, ты сразу подружишься с кем-нибудь… Может, вы в скребл играть сядете, тогда… Да, между прочим, ты найдешь себе там партнеров для игры… вот это здорово!.. Я так думаю, ты там быстро всех на обе лопатки положишь… Ведь ты же у нас корифей в утроении счета… А еще у них на рецепции, кажется, полно других игр, так что если тебе вдруг захочется взять что-нибудь… А еще директриса мне говорила, что время от времени можно куда-нибудь выходить… Однажды они, представь, ходили на запись передачи «Вопросы для чемпиона»… Я уверен, тебе там очень понравится!.. А? Что скажешь? Как тебе эта передача? Ведь нравится, правда?.. Смотри-ка, болтаем-болтаем, сами не заметили, как приехали… Ого, и припарковаться есть где… Ужасно удобное заведение, паркуешься прямо перед входом… Да уж, действительно большая редкость… Очень удобно… это очень большой плюс… Ну вот, вот мы и на месте… Все в порядке, ма?

За всю дорогу отец ни на секунду не закрыл рот. Как будто стремился любой ценой пресечь саму возможность какой-нибудь посторонней мысли. Надо было ни в коем случае не дать очевидности проявиться. Хотя сочинять всякие небылицы про коктейль, может, и не стоило. Когда мы приехали, весь персонал был с бабушкой, разумеется, любезен, но ничего из ряда вон выходящего предусмотрено не было. Жизнь шла своим чередом. Старики начали ее разглядывать, и мне показалось, что они намного старше ее. То ли бабушка молодо выглядела, то ли там собрались одни столетние. Это не был дом престарелых, где живут люди преклонного возраста, но еще бодрые телом и духом. Это были не престарелые, это были умирающие. Люди, которые до последнего пытались быть самостоятельными, независимыми и дали привезти себя в эту богадельню, когда их перестали держать ноги. Вокруг я видел изможденные, сморщенные лица на полпути из жизни в смерть. Мужчины и женщины, обреченные влачить последние месяцы или дни своего существования. Меня глубоко потрясло количество людей в инвалидных колясках. Совершенно очевидно, что дружбы здесь бабушка ни с кем не заведет.

Мы разыскали ее комнату. Она была невелика, но, как ни странно, довольно мило обставлена. Там стояли кровать, шкаф и маленький холодильник. Отец пообещал, что купит бабушке новый телевизор. Он собирался продолжить свой монолог, начатый в машине, но бабушка прервала его на полуслове и заверила, что все в порядке, а потом объявила, что хочет отдохнуть. Я ощущал комок под ложечкой оттого, что надо ее тут оставить. В коридоре отец продолжал ломать комедию, теперь уже для меня. Он твердил, что бабушке будет очень хорошо и что теперь он за нее спокоен. Эта фраза звучала как крик о помощи. Вот уже несколько часов он говорил в полном одиночестве и с отчаянием ждал, когда кто-нибудь ему ответит. Когда кто-нибудь скажет то, что я в итоге и сказал: «Да, конечно, ей будет хорошо».

И все равно с самого первого дня я знал, что добром это не кончится.

8

Воспоминание моего отца

Отец относится к той категории людей, которые выстраивают мифологию своей жизни на какой-нибудь одной истории. Эту историю близкие тысячу раз слышали, поэтому каждый норовил подсказать. В юности отец был довольно замкнут, не в ладах с собственным телом, всего стеснялся. Авторитет деда парализовал в нем волю. Отец внимательно наблюдал за девушками, мечтал о них и с досадой думал, что, вероятно, всю жизнь будет иметь с ними дело только в мечтах. Потом он решил поставить на девушках крест. Но судьба над ним посмеялась, и именно в тот момент, когда он мысленно ставил крест, он увидел девушку, выходящую из церкви. Абсолютно непонятно почему, но отец испытал к ней неодолимое влечение, безотчетное и всепоглощающее. Он почувствовал: во что бы то ни стало он должен с ней заговорить. Но как только он двинулся ей навстречу, его охватило мучительное чувство. Ему вдруг показалось, что это воспоминание, а не реальность. Подойдя к девушке, он встал у нее на пути и произнес: «Вы так прекрасны, что лучше мне никогда больше вас не видеть». Он сам не знал, почему сказал эту фразу, красивую и в то же время странную. Я предпочитаю опустить подробности, добавляемые отцом по ходу формирования этого воспоминания, потому что всякий раз, как он рассказывал эту историю, он прибавлял что-нибудь новое: то какие-то перипетии, то природные катаклизмы, в результате чего этот короткометражный сюжет приобретал размах голливудского боевика.

Мой отец любил это воспоминание больше всех остальных, потому что считал — и совершенно, надо заметить, справедливо, — что это был единственный раз в его жизни, когда он проявил отвагу, находчивость и шарм. Он не мог прийти в себя от собственной смелости. Но, чтобы придать истории завершенность, необходимо уточнить, что эта девушка стала впоследствии его женой. А потом и моей матерью.

9

В тот день, когда мы отвозили бабушку, поведение отца меня удивило. Я не привык видеть его таким взволнованным: он был сам не свой. Обычно эмоций от него не дождешься. Я понял, что это смятение как-то связано с его собственным положением. Несколько месяцев назад он ушел на пенсию. Он, чья рабочая неделя всегда планировалась секретаршами, стал теперь полноправным хозяином своего времени. Я догадывался, что он понял всю пустоту человеческих отношений в профессиональной области. Работал он в банковской сфере, а последние двадцать лет — в одном и том же банке. Его карьера развивалась поступательно и увенчалась постом директора филиала.