Воспоминания

Юсупов Феликс Феликсович

Я бывал во многих резиденциях королей и принцев; видел и более роскошные, и более величественные. Но не знаю ни одной более гармоничной. Нигде я не видал, чтобы дело рук человеческих столь удачно сочеталось с природой. Мы не знаем, кто был настоящим архитектором этого шедевра. Первоначально Архангельское принадлежало князю Голицыну, который и начал строительство дворца. Вынужденный вследствие финансовых затруднений избавиться от имения, он продал его князю Юсупову, который продолжил работы, привнеся в них значительные изменения. На первоначальных планах стоит имя французского архитектора Герна, но тот никогда не бывал в России, и, очевидно, его планы реализовывались русскими архитекторами.

Можно

предположить, что князь Николай, приобретя Архангельское, лично руководил работами, руководствуясь советами итальянца Пьетро Гонзаго, которого часто принимал в своем петербургском доме и которому доверил рисование декораций для организованного им театра. По всей вероятности, итальянский живописец также участвовал в завершении строительства и отделки Архангельского.

Для того чтобы читатель составил некоторое представление об этой великолепной усадьбе, необходимо дать краткое ее описание. Я обрисую ее такой, какой знавал.

Длинная прямая аллея вела через сосновый бор в круглый двор, окруженный колоннадой. На первом этаже дворца находились большие залы, украшенные фресками, мраморными статуями и картинами великих мастеров. Два зала были посвящены специально Тьеполо и Юберу Роберу. Прекрасная старая мебель, растения и цветы сохранили некоторую интимность этих помещений, несмотря на их крупные размеры. В центре залы с ротондой, предназначенной для празднеств, открывались двери в парк. Всех гостей Архангельского очаровывал открывавшийся перед ним вид с этого места, террасы и зеленый ковер со статуями по бокам, простирающийся до горизонта и растворяющийся в синеватой тени леса.

Левое крыло занимала столовая и личные апартаменты моих родителей. На втором этаже располагались комнаты моего брата и мои, а также комнаты для гостей. Правое крыло вмещало залы для приемов и библиотеку из 35 тысяч томов, из которых 500 эльзевирских [10] и Библия 1482 года издания, современница изобретения книгопечатания. Все эти тома сохранили свои изначальные переплеты и имели экслибрис: «ex biblioteca Arkangelina» [11] .

В детстве я боялся ходить в сторону библиотеки, потому что там за столом сидела одетая в камзол по французской моде фигура Жан-Жака Руссо, которая приводилась в движение хитроумным механизмом.

10

То есть напечатанных голландской семейной издательской фирмой Эльзевиров, занимавшей ведущее положение на европейском книжном рынке XVII века.

11

Из библиотеки Архангельского (лат.).

Рядом располагалась коллекция старинных экипажей. Помню, в частности, позолоченную карету резного дерева, украшенную медальонами, расписанными Буше, а изнутри обтянутую малиновым бархатом. Если приподнять подушку одного из дальних сидений, под ней обнаруживался стульчак. Больной князь Николай, вынужденный присутствовать на коронации Павла I, приказал устроить для себя в парадной карете это удобство.

В 1912 году, когда я приказал обустроить в жилых покоях современные удобства, мне пришлось поселиться там, чтобы наблюдать за ходом работ. Я воспользовался случаем, чтобы навести порядок в кладовках, подвалах и на чердаках, где обнаружил настоящие чудеса. В чердачных помещениях театра я нашел большой свиток покрытых пылью холстов, оказавшихся не чем иным, как декорациями Пьетро Гонзаго. Я поспешил приказать вернуть их на место, на сцену театра, где они произвели сильнейшее

впечатление.

При том же случае я обнаружил ящики, полные фарфоровых и хрустальных изделий мануфактур Архангельского. Я распорядился перевезти находки в Санкт-Петербург, чтобы украсить ими витрины моей столовой.

После смерти князя Николая Архангельское перешло к его сыну Борису. Тот был полной противоположностью отцу. Во-первых, имел совершенно иной характер. Его природная независимость, прямота и большая откровенность создали ему врагов больше, чем друзей. Ни богатство, ни ранг не имели значения, когда он приобретал их. Для него важны были только их доброта и порядочность.

Однажды, когда он должен был принимать царя с царицей и министр двора вычеркнул из списка приглашенных несколько имен, князь отказался учитывать эти изменения. «Когда мне оказывается великая честь принимать моих государей, – сказал он, – все мое окружение должно иметь возможность в этом участвовать».

Во время голода 1854 года он на собственные средства содержал своих крестьян. Они его боготворили.

Своим полученным в наследство сказочным состоянием он управлял как попало. По правде говоря, князь Николай долго не мог решить, оставить Архангельское сыну или подарить государству. Он предчувствовал, что в руках первого участь этого прекрасного имения может сильно измениться. И действительно, после его смерти сын первым делом постарался преобразовать Архангельское в имение, приносящее доход. Большинство предметов искусства было перевезено в Санкт-Петербург; зверинец распродан, актеры, танцовщицы и музыканты разогнаны. Император Николай I вмешался, но слишком поздно: непоправимое уже свершилось.

После смерти князя Бориса все его состояние унаследовала вдова. Он был женат на Зинаиде Ивановне Нарышкиной, впоследствии ставшей графиней де Шово. Их единственный сын, князь Николай, был моим дедом, отцом моей матери.

Глава III

Мое рождение. – Разочарование моей матери. – Берлинский зоопарк. – Моя прабабка. – Мои деды и бабки. – Мои родители. – Мой брат Николай

Я родился 24 марта 1887 года в нашем доме в Санкт-Петербурге на Мойке. Меня уверяли, что накануне моя мать всю ночь протанцевала на балу в Зимнем дворце. Наши друзья увидели в этом предзнаменование веселого характера новорожденного и его склонности к танцам. Я действительно оказался весельчаком, но никогда не был хорошим танцором.

Я получил при крещении имя Феликс. Моим крестным был дед по материнской линии – князь Николай Юсупов, а крестной – моя прабабка, графиня де Шово. Во время церемонии, проходившей в нашей часовне, священник чуть не утопил меня в купели, в которую, в соответствии с православными обрядами, крестимого следует погружать трижды. Говорят, меня с трудом откачали.

Я появился на свет таким хилым, что врачи предсказали мне не более двадцати четырех часов жизни, и таким уродливым, что мой брат Николай, которому тогда было пять лет, увидев меня, воскликнул: «Какой ужас! Его надо выкинуть в окно!»

Моя мать, уже родившая троих сыновей, из которых двое умерли в младенчестве, была настолько уверена, что родится девочка, что приготовила для меня приданое в розовых тонах. Чтобы утешиться в своем разочаровании, она приказывала до пяти лет одевать меня, как девочку. Меня это не только не оскорбляло, но и служило предметом гордости. На улице я обращался к прохожим: «Смотрите, какой красивый ребенок». Этот каприз моей матери повлиял на формирование моего характера.

Самые ранние мои воспоминания связаны с посещением берлинского зоосада во время пребывания с родителями в этом городе.