Воспоминания
Шрифт:
Маленькие американские флажки втыкались мне на пальто, или же, тогда я входил в гостиную, меня встречали звуками популярного американского марша, который играл один из моих мучителей на рояле. Только после двух недель молчаливой борьбы я уступил и стал держаться в отдалении от тенниса в течение всего остального нашего пребывания в Баден-Бадене.
К началу осени мы возвратились в Тифлис.
Глава IV
Княгиня Юрьевская
Зимой 1880 года, в один из туманных, тихих вечеров, сильный взрыв
Маленькая неточность в расчете адской машины, помещенной в фундамент дворца, спасла личные покои царя от разрушения. Было разбито только немного посуды и выбито несколько стекол в окнах.
Судебное расследование обнаружило совпавшее с взрывом внезапное исчезновение из дворца одного недавно нанятого камер-лакея. Последний, по-видимому, принадлежал к партии, которая получила название нигилистов – людей, задавшихся целью уничтожения, ниспровержения существующего строя и форм жизни и являющихся, в сущности, зародышем будущего большевизма.
Партия эта начала свою террористическую деятельность в семидесятых годах и значительно усилила ее после введения императором Александром II суда присяжных, который заранее обеспечивал этим господам полное оправдание за их преступления и убийства. Так и после покушения Веры Засулич, пытавшейся убить в 1878 году петербургского генерал-губернатора Трепова, русское общество впервые услышало, как представитель судебной власти в своем резюме произнес красноречивую речь в защиту нигилизма.
Писатели, студенты, доктора, адвокаты, банкиры, купцы и даже крупные государственные деятели играли в либерализм и мечтали об установлении республиканского строя в России, стране, в которой только девятнадцать лет назад было уничтожено крепостное право.
Восемьдесят пять процентов русского народа было еще неграмотно, а наша нетерпеливая интеллигенция требовала немедленного всеобщего избирательного права для созыва Учредительного собрания. Готовность монарха пойти на уступки еще более разжигала аппетиты будущих «премьер-министров», а пассивность полиции поощряла развитие самых смелых революционных планов.
Идея цареубийства носилась в воздухе. Никто не чувствовал ее острее, чем Ф.М. Достоевский, на произведения которого теперь можно смотреть как на удивительные пророчества грядущего большевизма. Незадолго до его смерти, в январе 1881 года, Достоевский в разговоре с издателем «Нового времени» А.С. Сувориным заметил с необычайной искренностью:
– Вам кажется, что в моем последнем романе «Братья Карамазовы» было много пророческого? Но подождите продолжения. В нем Алеша уйдет из монастыря и сделается анархистом. И мой чистый Алеша – убьет царя…
При известии о покушении в Зимнем дворце отец сразу собрался в Петербург. В такое время он не мог оставаться вдали от своего любимого царственного брата. Нам было сказано готовиться провести эту зиму в столице.
Тяжелые тучи висли над всей страной. Официальные приемы, устроенные нам властями по пути нашего следования на север, не могли скрыть всеобщей тревоги. Все понимали, что покушения на государя, ставшие хроническим явлением, прекратятся лишь тогда, когда более твердая рука станет у власти. Многие предполагали, что мой отец должен взять на себя полномочия диктатора, ибо все уважали в нем твердость убеждений и бесстрашие солдата.
Но мало кто из русского общества сознавал, что даже самые близкие и влиятельные члены императорской семьи должны были в то время считаться с посторонним влиянием женщины на государя. Мы, дети, узнали о ее существовании накануне прибытия нашего поезда в Петербург, когда нас вызвали в салон-вагон к отцу.
Войдя, мы тотчас же поняли, что между нашими родителями произошло разногласие. Лицо матери было покрыто красными пятнами, отец курил, размахивая длинной черной сигарой, – что бывало чрезвычайно редко в присутствии матери.
– Слушайте, дети, – начал отец, поправляя на шее ленту ордена Святого Георгия Победоносца, полученного им за покорение Западного Кавказа, – я хочу вам что-то сказать, пока мы еще не приехали в Санкт-Петербург. Будьте готовы встретить новую императрицу на первом же обеде во дворце.
– Она еще не императрица! – горячо перебила моя мать. – Не забывайте, что настоящая императрица Всероссийская умерла всего только десять месяцев тому назад!
– Дай мне закончить… – резко перебил отец, повышая голос. – Мы все – верноподданные нашего государя. Мы не имеем права критиковать его решения. Каждый великий князь должен так же исполнять его приказы, как последний рядовой солдат. Как я уже начал вам объяснять, дети, ваш дядя-государь удостоил браком княжну Долгорукую. Он пожаловал ей титул княгини Юрьевской до окончания траура по вашей покойной тетушке императрице Марии Александровне. Княгиня Юрьевская будет коронована императрицей. Теперь же вам следует целовать ей руку и оказывать то уважение, которое этикет предписывает в отношении супруги царствующего императора. От второго брака государя есть дети; трое: мальчик и две девочки. Будьте добры к ним.
– Вы, однако, слишком далеко заходите, – сказала матушка по-французски, с трудом сдерживая свой гнев.
Мы пятеро переглядывались. Тут я вспомнил, что во время нашего последнего пребывания в Петербурге нам не позволили подходить к ряду апартаментов в Зимнем дворце, в которых, мы знали, жила молодая красивая дама с маленькими детьми. – Сколько лет нашим кузенам? – прервал вдруг молчание мой брат Сергей, который даже в возрасте одиннадцати лет любил точность во всем.
Отцу этот вопрос, по-видимому, не понравился.
– Мальчику семь, девочкам шесть и четыре года, – сухо сказал он.
– Как же это возможно?.. – начал было Сергей, но отец поднял руку:
– Довольно, мальчики! Можете идти в ваш вагон.
Остаток дня мы провели в спорах о таинственных событиях Зимнего дворца. Мы решили, что, вероятно, отец ошибся и что, по-видимому, государь император женат на княгине Юрьевской значительно дольше, чем 10 месяцев. Но тогда неизбежно выходило, что у него было две жены одновременно. Причину отчаяния моей матери я понял значительно позже. Она боялась, что вся эта история дурно повлияет на нашу нравственность: ведь ужасное слово «любовница» было до тех пор совершенно исключено из нашего обихода.