Воспоминания
Шрифт:
Это «открытое письмо» Драгоманову было подписано Аксельродом, Бохановским, Дейчем, Плехановым и мною.
Ответ со стороны Драгоманова не последовал [252] .
Теперь пусть скажет г. Кистяковский, — есть ли в этом «документе» хоть гран вражды к Драгоманову за его «конституционализм»? Так пишет г. Кистяковский свое исследование…
Содержание дальнейших выходок «Вольного Слова» по адресу социалистов стерлось из моей памяти, но я живо помню, что они были.
252
Только через год после опубликования «Открытого письма» Драгоманов отозвался на него. В опубликованной в № 60–61 «Вольного Слова» рецензии на «Календарь Народной Воли», Драгоманов отметил, что в «Календаре» перепечатан «заклинательный канон блаженных чернопередельцев и чудотворцев Чигиринских», и объяснил, что «Вольное Слово» оставило «Открытое письмо» без ответа, «как потому, что претензии этого письма вообще не литературного характера, так и для собственной выгоды лиц, его подписавших».
Одну из них напомнил мне г. Кистяковский, перепечатав в «Страницах прошлого»
1) «Возбуждать помощью особых активных агентов ссоры и распри между различными революционными группами.
2) Распространять ложные слухи, удручающие и терроризирующие революционную среду.
3) Передавать через тех же агентов, а иногда помощью приглашений в полицию или кратковременных арестов, обвинения наиболее опасных революционеров в шпионстве».
253
Эта статья называлась «Сыскная политика полковника Судейкина». (См. Б. Кистяковский. Страницы прошлого, стр. 129–131).
Затем в статье говорится, что Судейкин, «выдавая себя за „чернопередельца“, собирается издавать „Черный Передел“ и уже начал печатать подделку № 10 „Народной Воли“». А потом, вслед за приглашением к джентльменству, могущему парализовать козни Судейкина, говорится: «Чтобы наши слова были более понятны малопосвященным, мы намекаем на некоторые подробности. Нам известны примеры не только заподозревания, но даже убийства заподозренных по весьма недостаточным основаниям». (Курсив мой).
Известие было бы «удручающим», но, к счастью, всем известно, что с начала 1881 года по июнь 1882 г., когда вышел № 41 «Вольного Слова», за исключением Прейма в Петербурге, ни один шпион или предатель убит не был. Не до них было в ту пору Исполнительному Комитету.
Мне кажется подозрительным и самый «циркуляр». Я не уверена, что он предназначался для руководства чинам полиции, а не для чтения революционерам [254] . Судейкин, разумеется, и на революционеров клеветал, и слухи распускал по мере сил и возможности. Он, вероятно, обсуждал все это со своими ближайшими помощниками, но зачем тут циркуляр? Все это такие вещи, которые требуют особых приемов, индивидуальной отделки в каждом отдельном случае; едва ли Судейкин был слишком высокого мнения о полицейских умах, кроме своего собственного. А с другой стороны, он давно уже приискивал себе Дегаева, щедро рассыпая приглашения в сотрудники, и хватался то за того, то за другого, пока не делал на настоящего. Ловко распространенный в революционной среде «циркуляр», свидетельствующий устами самого Судейкина о его намерении «выдавать опасных революционеров за шпионов», мог послужить хорошим прикрытием действительному предателю. Вспомним, сколько пользы извлек Азеф из этой идеи.
254
В. И. Засулич была вполне права, заподазривая подлинность этого «циркуляра». В статье Hes «Из дел давно минувших дней. Правда о „Правде“», напечатанной в № 141 газета «Русская Молва» за 1913 г., приведены весьма убедительные соображения Л. П. Меньшикова относительно подложности этого циркуляра. Меньшиков высказывает весьма вероятное предположение, что этот циркуляр был произведением самого Мальтийского, которому хотелось выдвигавшиеся против него обвинения в связи с департаментом полиции объяснить происками Судейкина. Кстати отметим, что в тексте «циркуляра», опубликованном в «Вольном Слове», 3-й пункт, кроме первой его части, приведенной В. И. Засулич, имел еще и вторую, гласившую: «вместе с тем дискредитировать революционные прокламации и разные органы печати, придавая им значение агентурной провокационной работы. Этой частью „циркуляра“ Малышинский стремился парализовать подозрения, — высказывавшиеся в революционной среде относительно „Вольного Слова“».
Что «циркуляр» попал на страницы «Вольного Слова», но желанию самого Судейкина — это, разумеется, только мое предположение, но, что кто-то, и по всему вероятию именно Судейкин, «запускал лапу» не в одни только «революционные организации в России», а также и в конституционный орган «Вольного Слова» в Женеве, это для меня несомненно. Непонятно только, какими способами ухитрялся он это делать [255] . Мальшинского, кто бы он ни был, для этого мало. Как бы сильно не доверял Драгоманов его порядочности, он не мог считать его, маленького литератора, живущего в Женеве, лицом, достаточно осведомленным в полицейских тайнах. Сведения должны были приходить из Петербурга и притом от лица, или лиц, которых — при полнейшем доверии к ним— Драгоманов считал стоящими в таком положении, при мотором полиция не может их обманывать.
255
То, что было непонятно для В. И. Засулич, вполне ясно для нас теперь, когда нам известно, что за спиною Мальтийского стояла такая видная фигура петербургского, придворного мира, как гр. П. П. Шувалов, с которым Драгоманов поддерживал переписку и имел личные свидания во время заграничных поездок Шувалова.
Вспоминается мне такой случай. Это было кажется, осенью 82 года. Отношения с Драгомановым настолько испортились, что при встречах на улице мы едва кланялись, а чаще старались не замечать друг друга. Но раз Драгоманов неожиданно остановил меня на улице и сообщил мне только что полученное им очень неприятное для нас известие об одном будто бы факте [256] . Успокоила себе я тем, что с одной стороны, известие было совершенно невероятное, а с другой— я вообще изверилась в правдивости Драгомановских известий из мира революционеров. Поэтому, ни минуты не колеблясь, я сказала Драгоманову, что известие ложно, что его обманывают. Он заявил, что вполне уверен в правдивости своего корреспондента. — Тогда вашего корреспондента кто-то обманывает, — сказала я, и на этом разговор оборвался.
256
Из письма, написанного Драгомановым в 1885 г. какому то «петербуржцу», видно, что «неприятное известие», о котором упоминает Засулич, касалось «весьма неблестящего поведения Стефановича в тюрьме». (См. М. Драгоманов. Листи до I в. Франка iiнших. Львiв, 1906 г. стр. 131–139). В. И. Засулич до конца жизни не соглашалась поверить в предательство Стефановича. Однако, в настоящее время, после опубликования ряда архивных материалов, предательство Стефановича стоит вне сомнений.
Поговоривши с Дейчем, мы нашли, что этого мало; что надо бы попытаться узнать источник известия, или хоть убедить Драгоманова потребовать от своего корреспондента каких — нибудь доказательств верности сообщения известия. Я письмом попросила Драгоманова прийти в кафе. Он пришел, указать источник сообщенного известия отказался, но обещал списаться со своим корреспондентом и сообщить его ответ. Проходили месяц за месяцем, ответа не было. Так как Драгоманов своего известия не распространял, то я и не тревожила его вопросами. Затем мы сочли окончательно известие ложным.
Прошло 2 или 3 года. Давно прекратилось «Вольное Слово». Уже не было в живых Судейкина. Раз я была у кого-то из русских; в одном пансионе, где несколько номеров было занято соотечественниками, сплошь легальными, приехавшими на короткое время. В номер, где я была, зашла из другого номера одна знакомая и увела меня к себе, сообщив, что у нее сидит гость, который рассказывает любопытные вещи. По ее приглашению гость (хорошо одетый молодой человек лет под 30) возобновил свой рассказ об интересном уроке, который ему попался.
Шувалову [257] , по случаю закрытия «охраны», после этого закрытия было приказано «заболеть». Он не показывался в свете, поселился за городом и взялся за изучение не то химии, не то физики, а в учителя к нему попал по рекомендации своего профессора рассказчик.
Первое время его ученик действительно занимался, а, познакомившись ближе, стал проводить все больше и больше времени в разговорах. Он передавал что-то из этих разговоров о том, как охрана хотела добиться конституции, — но ничего поразительного в его передаче должно быть не было, так как никаких подробностей у меня не осталось в памяти, или их вытеснил следующий эпизод, заинтересовавший меня сильнейшим образом и запомнившийся мне во всех подробностях. Раз во время урока было получено письмо. Ученик тут же прочел его и заговорил по его поводу.
257
Может быть, я потому только вспомнила имя Шувалова, что оно много раз упоминается в книгах Богучарского и Кистяковского. И заинтересовало меня в рассказе гостя не столько оно, сколько роль Судейкина. Во всяком случае это было имя, производящее впечатление, аналогичное с именем Шувалова, такое же знатное, придворное, историческое, общественное [263].
— Письмо от Драгоманова, просит доказательств, а сами посудите, какие могут тут быть доказательства. Я встретился на одном обеде с Судейкиным; он, по обыкновению, принялся рассказывать эпизоды из своей практики. Кое-что из его рассказов я написал Драгоманову, а он рассказал эмигрантам. Те теперь требуют с него доказательств, а он с меня.
Я постаралась выяснить время получения письма, оно совпадало с нашим последним разговором с Драгомановым. Но ничего дальше выяснить не удалось. Сообщал ли Шувалов Драгоманову, откуда получает он свои сведения? Верил ли он сам в их правдивость? Ничего этого мой собеседник не знал, но сказал, что, по его мнению, на подлость Шувалов не способен. Но роль Судейкина здесь ясна. Он ловко ввертывал дружинникам всякого рода вымышленные известия и «документы», которые могли повредить революционерам. Судейкин знал или предполагал, — в чем и не ошибся, — что его собеседник находится в сношениях с Драгомановым и может сообщить последнему узнанные им от Судейкина «новости» из революционного мира, а Драгоманов их, — напечатает или передаст эмигрантам. Так оно, видимо, в случае, который мне припоминается, и вышло… [258]
258
K этому месту статьи В. И. Засулич: редакцией «Современника» или — точнее — В. Я. Богучарским было сделано следующее примечание: «Молодой человек, с которым беседовала тогда В. И. Засулич, был, несомненно, покойный М. Ю. Гольдштейн. Он давал уроки химии, именно гр. Шувалову. Об этом факте, т. е. об уроках химии, которые давал Гольдштейн Шувалову, имеется сведение и в воспоминаниях Н. К. Михайловского, где Гольдштейн обозначен буквою Г., а Шувалов полным именем. (См. „Из воспоминаний о В. И. Фигнер“. Полное собр. соч. Н. К. Михайловского, т. X, стр. 53); о том же известно, со слов Гольдштейна, нескольким старым петербургским литераторам и поныне здравствующим. Кроме того, В. Я. Богучарским получено недавно от А. А. Фрейденберга письмо, в котором говорится: „В течение многих лет я был близко знаком с химиком М. Ю. Гольдштейном. Со слов покойного М. Ю. мне известно что он был приглашен к гр. П. П. Шувалову в качестве преподавателя химии, которую тот намеревался изучать, живя в уединении на своей даче, если не ошибаюсь, на Каменном Острове. М. Ю. передавал мне тогда, что гр. Шувалов безвыездно живет на этой даче, как опальный, что его какие-то сферы признали или хотели признать душевно больным. М. Ю. ездил ежедневно по вечерам к опальному графу, устраивая ему химическую лабораторию и читая ему лекции по химии. По словам М. Ю., гр. Шувалов с большим интересом и вниманием относился к этим знаниям, и хотя проявлял большую сдержанность в разговорах, но время от времени, в особенности, ближе познакомившись с М. Ю., вел с ним беседы на политические темы; при этом гр. Шувалов обнаруживал вполне ясный и здравый ум, отличался в своих суждениях большою вдумчивостью и тонким пониманием условий тогдашнего политического быта России. Во время одной из таких бесед гр. Шувалов познакомил М. Ю. с проектом составленной им конституции. По просьбе М. Ю., гр. Шувалов дал ему список с этой конституции“. (Далее идет указание, где именно список этот и теперь может находиться). Таким образом в воспоминаниях В. И. Засулич речь идет без всякого сомнения о М. Ю. Гольдштейн и гр. П. П. Шувалове».