Воспоминания

Брандт Вилли

Его критика темпов и достижений нашей «восточной политики» была не столько конкретной, сколько резкой. Он ее высказал почти с возмущением, когда в конце мая нанес визит Эриху Хонеккеру на озере Вандлитцзее. Общественностью этот визит был воспринят как сенсация. Но заседавшему в это время правлению партии он представил странным образом драматизированный отчет. О том, что он намерен совершить такую поездку, в которой отчасти участвовал руководитель фракции СвДП Мишник, он сообщил мне лишь накануне. Мне было известно, что они знакомы с тех пор, когда в Сааре, на родине Хонеккера, шли споры вокруг присоединения к «Третьему рейху». Здесь я не видел особых причин для беспокойства. Но меня обеспокоило поведение Венера осенью того же

года, когда делегация бундестага совершила поездку в Советский Союз. Он начал с брани по поводу того, что правительство ничего не делает для того, чтобы наполнить договоры жизнью, — нет умной головы. За этим последовали грубые выпады. Один из участвовавших в поездке депутатов почувствовал себя неловко из-за этого «ужасно непристойного языка». Однако тот, к кому это относилось, несколько лет спустя заявил в одном интервью: «Ведь я никогда не допускал подобных высказываний». Наряду с председателем фракции СДПГ и президентом бундестага госпожой Ренгер в состав делегации входили: Мишник от СвДП, Штюклен и Вайцзеккер от ХДС/ХСС.

Приступы ярости, которые сопровождавшие делегацию журналисты соответствующим образом комментировали, вызывали прогрессирующий диабет и тяжелое душевное состояние, которое он испытывал, оказавшись в Москве после всего того, что он там пережил во время эмиграции. Венер снова встретился с заведующим международным отделом ЦК КПСС Борисом Пономаревым, человеком, вместе с которым (как и с Тито) он когда-то работал в аппарате Коминтерна. Не исключено, что при этом была передана «информация», которую посланец соответствующих органов ГДР доставил в Москву. В Берлине посол Абрасимов отзывался о Венере довольно неприязненно. Ведущие немецкие коммунисты, как и следовало ожидать, выступили с резкими нападками на него. Все это внезапно изменилось, когда Ульбрихт ушел, а главой стал Хонеккер.

Неожиданно для меня, хотя я этому не придал особенно большого значения, правление партии по возвращении Венера из Москвы солидаризировалось с ним — 11 голосов против 10. Я не участвовал в этом голосовании и даже не призывал, чтобы члены кабинета, включая министра финансов, вели себя должным образом. Вскоре после этого я пригласил председателя фракции на беседу. Выпив немного красного вина, он сказал: «Давай попробуем еще раз». В марте следующего года, после того как Гельмут Шмидт сказал мне, что он подумывает вновь занять пост председателя фракции, Венер пожаловался, что я хочу от него избавиться.

В течение 1973 года стало видно, что верные мне люди, поддержка которых мне была нужна, начинают от меня отходить. Один жаловался на «парализующее всех и вся самодовольство». Другой считал, что ищущая опоры рука «слишком часто оказывается в пустоте». Гельмут Шмидт был недоволен тем, что мы запустили внутреннюю политику, и повторил свое обвинение, что СДПГ становится «партией Ненни». Мне нелегко было понять как устно, так и письменно высказываемые предположения, что СДПГ постепенно превращается в партию «типа партии Пьетро Ненни». Помимо всего прочего, условия в Федеративной Республике и в Италии нельзя было даже сравнивать друг с другом.

Будущий федеральный канцлер, которому иногда мешало заболевание щитовидной железы, в 1969 году без восторга принял министерство обороны и в дальнейшем блестяще им руководил. То, что он не уступил ничего из своего бюджета, привело к отставке Алекса Мёллера. То, что он «вывел на чистую воду» Карла Шиллера, ускорило отчуждение последнего от остальных членов кабинета. Его предостережение от радужных настроений по поводу реформ было не особенно полезным. Самоуверенности ему было не занимать. Возможно, его мучила мысль, что он может упустить шанс стать первым ответственным лицом в государстве.

Один авторитетный современный историк охарактеризовал отношения некоторых членов правительства друг с другом и с канцлером следующими словами: «Они с большей охотой действовали друг против друга, чем

работали на него». Это — весомое суждение. Сильные личности — это одно, а коллегиальная предупредительность — нечто совсем другое. Так уж повелось, что дух коллективизма быстрее распространяется исключительно среди скучных людей.

Примерно так же обстояли дела среди ближайших сотрудников, которые окружали меня во время второго срока полномочий и должны были оказывать мне поддержку. Они все обладали знаниями и опытом, однако создать из них действующий сплоченный коллектив не удалось. Постоянные трения были в порядке вещей, и потери от этого все увеличивались. Я согласен с теми критиками, которые — иногда в резкой форме — мне напоминали, что в вопросах кадровой политики я не особенно силен.

Нельзя назвать ни справедливой, ни конструктивной критику, которая по стереотипу обвиняла меня в том, что будто бы я отодвинул внутреннюю политику на второй план. Я же, наоборот, убедился в отсутствии какой-либо поддержки извне, когда в конце 1973 года нужно было преодолеть нефтяной шок. Вызванное внешними обстоятельствами повышение цен выходило за все разумные рамки, а меры, предпринятые Европейским экономическим сообществом самостоятельно или совместно с американцами, были явно недостаточны. Мы уже в течение нескольких лет — главным образом после решений Вашингтона летом 1971 года — находились, как и вся мировая экономика, в возбужденном состоянии. Рост прекратился, безработица возросла, уровень цен поднялся. Как можно было объяснить, что причины находятся по ту сторону наших границ? Борьба за распределение заказов становилась все ожесточеннее. Об этом свидетельствовали скорее непривычные для Федеративной Республики стихийные забастовки.

Экономический нефтяной кризис наступил из-за политического ближневосточного конфликта, вылившегося в йом-кипурскую войну (октябрьская война 1973 года. — Прим. ред.). Меня обвиняли в недостатке дружелюбия по отношению к Израилю. Это абсолютно не соответствовало действительности, но тем не менее отразилось на моем положении как главы правительства.

На родине перекрещивались и сливались четыре течения, образуя широкий поток, который снес хрупкие дамбы. Закон об обеспечении энергией был проведен по ускоренной процедуре через законодательные органы, однако об ориентации на альтернативные источники энергии еще не было речи. Экспериментальный запрет на пользование автомобилями по воскресеньям должен был подчеркнуть, что граждане обязаны экономить энергию. Он не вызвал негативной реакции. Но этим дело и ограничилось. Предложение о введении ограничения скорости не прошло из-за категорических возражений коллег из СвДП. А мощный фронт тех, кто обычно клялся в верности Америке, выдвинул лозунг «свободный проезд для свободных граждан,» который встретил широкую поддержку населения.

В высших эшелонах управления экономикой царило минорное настроение. О том, чтобы, засучив рукава, взяться за дело, не было речи. Некто, выступавший от имени промышленников Рура, пытался нам на полном серьезе внушить, что за всю его сорокалетнюю деятельность в горно-металлургической промышленности положение еще никогда не было столь мрачным. Я вынужден был его попросить еще раз спокойно продумать все, что произошло за эти десятилетия, включая мировой экономический кризис, диктатуру и войну.

Большие трудности создавала нам небольшая группа квалифицированных технических специалистов: авиадиспетчеры объявили одномесячную забастовку со сниженным темпом работы, требуя повышения зарплаты и улучшения условий труда. Это раздражало пассажиров и должно было показать недееспособность правительства. Требования диспетчеров в своей основе были во многом справедливы, и проявление чуть большей гибкости правительству не помешало бы. Но невозможно было привести к общему знаменателю противоположные интересы, и впечатление, подрывавшее наш авторитет, сохранилось.