Воспоминания
Шрифт:
Усилия себя оправдали. Не только потому, что нас обогатило знакомство с деятелями из других частей света, познание их образа мыслей и действий. Мне эта полемика помогла понять великую социальную проблему конца XX века. А от ее решения во многом зависит будущее человечества: выживет ли оно.
Наши действия часто определяются неизбежностью, иногда случайностью. Естественно, я продолжал заниматься вопросами обеспечения мира и европейского единства. «Север — Юг» ничего не отменял и означал для меня дополнительную работу. В конце концов, эта тема и до того, как я стал председателем комиссии, не была для меня тайной за семью печатями. Новое измерение раскрылось передо мной, когда я в скандинавском изгнании спорил и писал о послевоенной политике. В 1962 году в Гарварде я высказал предположение, что проблема «Север — Юг» будет наслаиваться на проблему «Восток — Запад». Примерно десять лет спустя, когда мне присудили
В течение многих лет меня угнетала крайняя бедность, бросавшаяся в глаза не только в Африке, южнее Сахары, и на индийском субконтиненте, где она была особенно вопиющей, но и в трущобах на окраинах латиноамериканских городов.
Мне не стыдно признать, что в те годы, когда я сам стоял во главе правительства, я еще не слишком хорошо осознавал сложность всех проблем. В области внешней политики мне действительно приходилось концентрироваться на текущих и срочных делах. В противном случае мне не удалось бы осуществить свою линию в «восточной политике». Тем не менее политика «Север — Юг» в свое время приобрела большее звучание, чему немало способствовал такой человек, как Эрхард Эпплер.
Путаница возникла из-за новых понятий. Почему «третий мир»? Когда я объяснял, что один французский писака придумал это слово по аналогии с «третьим сословием», меня все равно не понимали. А почему «Юг»? Когда летом 1978 года бывший президент Швейцарской Конфедерации спросил меня, почему я так часто бываю в Женеве, и я заметил ему, что там находится секретариат моей комиссии «Север — Юг», он в ответ понимающе воскликнул: «Да, да, вечно эти итальянцы!»
Для тогдашнего президента Международного банка реконструкции и развития важны были новые стимулы в политике развития. Я же хотел пойти дальше и доказать, что требуется не только солидарность с бедными народами, мотивированная любовью к ближнему, чувством справедливости или чем-то еще. Я пришел к выводу, что в наших собственных интересах помочь преодолеть нищету в других частях света. Ну а то, что проблема выравнивания уровней экономического развития между Севером и Югом связана с установлением прочного мира, не требовало особых доказательств.
Создатели, члены и сотрудники комиссии в действительности надеялись, что опыт отношений между Востоком и Западом может оказаться полезным для новой политики «Север — Юг». Разве мы не убедились, что сотрудничество в области укрепления доверия может изменить характер и масштабы конфронтации? Комиссия, которая в декабре 1977 года собралась в Бонне, хотела сблизить правительства высокоразвитых и развивающихся стран для того, чтобы они, исходя из общих интересов, пошли навстречу друг другу. Никто, разумеется, не считал, что взаимосвязь интересов означает их идентичность. Правильное понимание — это одно, а лжеподход, за которым более или менее неизбежно следовало нравоучительство, нечто иное. Но меня не смог смутить упрек, что я-де стремлюсь отвлечь внимание людей и умиротворить их.
Я считал, что затушевывать различия в убеждениях — нечестно, а скрывать реальную противоположность интересов — глупо. Рабочая гипотеза основывалась на том, что в недалеком будущем многие интересы на Севере и на Юге будут пересекаться, а более быстрый темп развития на Юге пойдет на пользу и людям на Севере. Я исходил также из того, что развивающиеся страны в свою очередь должны быть заинтересованы в экономическом благополучии высокоразвитых стран, ибо в противном случае не будет возможности наладить разумное использование их ресурсов. Как мне казалось, это можно было легко понять.
Кстати, о ресурсах. Дав знать Роберту Макнамаре о своей готовности взять на себя руководство комиссией, я поставил одно условие, которое было немедленно принято: комиссия должна быть, независимой и по отношению к Международному банку реконструкции и развития. В этом состояло важное отличие от группы, образовавшейся в 1969 году под председательством лауреата Нобелевской премии мира канадца Лестера Пирсона, в которую входили лишь два представителя развивающихся стран. Средства, которые нам были необходимы для проведения заседаний и, конечно, для содержания секретариата, пожертвовали с правом свободного распоряжения некоторые правительства, прежде всего правительство Нидерландов.
Было трудно собрать комиссию, состоявшую из 21 члена, из которых трое были ex officio, но еще труднее —
Были ли среди членов комиссии представители тех государств, где правили коммунисты? Время для этого еще не пришло. Тем не менее в Пекине, как и в Москве, состоялись рабочие встречи, и я лично заботился о том, чтобы восточноевропейские правительства, в том числе правительство ГДР, постоянно были в курсе дела. В последующих комиссиях, которые проходили под председательством Улофа Пальме (разоружение) и Гру Харлем Брундтланд (окружающая среда), уже был представлен и «Восток».
«Доклад Брандта» и содержавшиеся в нем рекомендации вызвали большой международный резонанс, но на практических действиях правительств это почти никак не отразилось. В 1980 году европейская общественность стала свидетелем особенно живого интереса, проявленного к этим вопросам в Великобритании, а также в Нидерландах. Напротив, германское и французское правительства ограничивались лишь тем, что делали хорошую мину при плохой игре. В Венеции участники международного экономического совещания на высшем уровне обратили внимание на наши рекомендации и весьма легкомысленно пообещали изучить их более подробно. Однако Вашингтон был парализован взятием заложников Тегераном и прикрывался вступлением советских войск в Афганистан, которое послужило причиной обвинения Москвы в «убийстве разрядки». На сессии Генеральной Ассамблеи ООН доклад был положительно оценен более чем в тридцати выступлениях делегатов, главным образом от «бедных» стран, которые рассчитывали наконец-то на более обходительное обращение. В Международном валютном фонде и в Международном банке реконструкции и развития наши предложения были восприняты с интересом, но почти не нашли сочувствия.
Никто не должен ожидать от независимых комиссий — даже при более благоприятных обстоятельствах, что они реально повлияют на политику государств. Скорее они могут оказать влияние на формирование общественного мнения и консолидировать силы, которые на следующем этапе или позднее смогут оказать влияние на действия правительств. Так обстояло дело с «докладом Пальме» 1982 года, в котором обосновывалась концепция коллективной безопасности, и с комиссией норвежского премьер-министра, которая в 1987 году, опираясь на мандат Генеральной Ассамблеи ООН, в докладе под названием «Наше общее будущее» («Our Common Future») замахнулась на многое, увязав между собой проблемы экологии и развития. В то же время «Юг — Юг» под председательством Джулиуса Ньерере ввела в международную практику новые с точки зрения развивающихся стран аспекты.
Влияние «доклада Брандта» на мировое общественное мнение базировалось не столько на формулировке отдельных предложений, сколько на новом видении проблем. Мы говорили: речь теперь идет не только о помощи развивающимся странам со стороны высокоразвитых государств, хотя она и очень важна, а об условиях совместного выживания, не о заслуживающих признания актах благотворительности, а о структурных изменениях, цель которых состоит в том, чтобы развивающиеся страны в будущем могли стоять на своих ногах. При этом было необходимо покончить и с ложными, неверными представлениями в «третьем мире». Комиссия не поддержала общие, а также максималистские требования об установлении международного экономического порядка. В 1974–1975 годах этим вопросом также занималась Организация Объединенных Наций, как будто резолюции, принятые в Нью-Йорке, могли повлечь за собой изменения, имеющие революционное значение для всего мира.