Восстание на Боспоре
Шрифт:
Царь говорил недолго, но слова его были слышны всем. Он увещевал рабов, как братьев, спрашивал их: разве для того они захватили Пантикапей, чтобы его сжечь и разрушить?.. Ведь победившие рабы не разбойники, а дружина избранного народом царя! Они уже не рабы, а воины!.. А разве воины не захотят завтра есть и пить, надеть новую хламиду?.. Захотят!.. Зачем же палить амбары с хлебом, раздирать и бросать под ноги дорогие ткани!..
– В городе живет эллинская община!.. Это на нее работали рабы, чтобы хозяева-эллины сладко ели и мягко спали!.. Вы хотите их вырезать, всех до одного?.. Подумайте, что возьмешь с мертвого?.. Его поношенную
Савмак напомнил, что за стенами города живет сколотское племя сатавков-пахарей, тоже боспорских рабов.
– Кто они, сатавки?.. Единоязычные братья наши, да и сам я – сатавк!.. И среди вас половина – сатавки… Пахари восстали вместе с нами, они ждут от нас великих дел!.. Ждут помощи нашей!.. А дальше, в степях, уже давно воюют с Диофантом сколоты-пастухи!.. И они рады нашей победе! Они помогут нам, а мы поможем им, и тогда никакой враг не страшен новому царству бывших невольников!..
Пот лился ручьями но лицу Савмака, сердце стучало, он чувствовал, что сейчас решается судьба восстания. Или рабы пойдут по пути создания вооруженной общины, стоящей во главе государства, или превратятся в шайку обезумевших от крови и вина грабителей.
– И я, как выбранный вами царь, – заключил он, – повелеваю судить тех, кто поджигал дома мирных граждан, убивал матерей, а детей бросал в огонь! Я считаю, что они достойны смерти!
Один из схваченных поднял свободную руку. Другая была прикручена веревкой. Это был раб Бандак, молодой парень, тот, что мечтал об утехах жизни еще в рыбозасолочном сарае, а сейчас очумело водил глазами, как бы не понимая, что произошло. Его лицо и лохмотья оказались залитыми кровью.
– Пусть говорит! – крикнул кто-то.
Савмак сделал жест, и толпа утихла.
– Я виноват, – хрипло сказал молодой раб, все еще пьяный, – сильно охмелел я и не помню, как пошел на такое дело. Словно дух какой-то влез в меня. Хотел всех убить, все разбросать, пожечь. А зачем – сам не знаю… Прости меня, рабский царь, и ты, народ!
После шума и разноречивых выкриков послышались голоса:
– Царь простит – мы простим!
Все взоры обратились к Савмаку. Тот почувствовал, что толпа несколько утихла, на него смотрели как на вожака, ждали, что он скажет. Ему было жаль Бандака. Однако, подумав, он решил не уступать, дать всем урок на будущее. Покачал головой отрицательно.
– Воля ваша – вы хозяева города. Ибо вы захватили власть. Но если вы избрали меня царем, то я скажу свое слово. Хорошо, что Бандак повинился. Но он пролил много невинной крови и даже сопротивлялся своим, разил их мечом. Он заслужил смерть. Да будет его смерть, равно как и смерть других, что творили злое вместе с ним, очищением для всех нас. Это мое последнее слово. И если я сделаю такое же преступление и буду просить у вас прощения, не слушайте, казните меня!
Атаман сделал движение рукой, сверкнули мечи, раздались хряскающие удары, и через несколько мгновений около десяти
Молчание и задумчивость опустились над площадью. Молчание смерти. Рабы, как пойманные на проказах дети, переглядывались между собою, внезапно отрезвевшие и остывшие. Все буйные, разрушительные инстинкты, ожесточенность, мстительная жажда крови, злая взвинченность – все это вдруг ушло куда-то, отступило, потеряло свою временную, но страшную власть. Сотни убийств и жестоких дел, готовых совершиться, были предупреждены.
Большинство устыдилось своей запальчивости, ненужной ярости. Люди, опьяненные борьбой и неожиданной волей, стали приходить в себя. На Савмака глядели с уважением, смешанным со страхом. То, что он говорил, было разумно, то, что он приказывал – справедливо. Каждый проверял себя, не сделал ли он чего-либо, за что его можно было бы обвинить и наказать.
Вокруг царя сплотилась большая толпа самых решительных его приверженцев и друзей. На их лицах было написано нечто такое, что рождало у каждого в толпе робость. Буяны поняли, что в городе уже создалась власть сильная и непреклонная, есть закон, с которым шутить нельзя.
Некоторые, что выкрикивали до этого дерзкие речи, уже готовы были без разбора дела изрубить и других задержанных, в том числе и группу пиратов с «Евпатории» и всех, кто примкнул к ним. Но Савмак не позволил такой расправы.
Выступил Лайонак. Он рассказал царю и народу о том, как пираты освободили гребцов с «Арголиды» и высадились на берег с целью разыскать Диофанта и отрубить ему голову, но натолкнулись на винный склад и перепились. Однако мирных жителей не убивали.
– Но они убивали наших людей, оказали сопротивление! – крикнул кто-то.
– Они убийцы, – раздались возмущенные возгласы, – а убийцам одна награда – смерть!
– Верно, – согласился Лайонак, спокойно и твердо смотря в глаза тысячам людей, – они встретили нас мечами!.. Есть убитые!.. Сколько у нас – столько и у них!..
Закон равного возмездия был понятен каждому из рабов. И многим это показалось убедительным, веским. Однако почему же пираты пошли против повстанцев?
– Они не поняли, какому царю мы служим, думали, что мы воины царя Перисада, – ответил Лайонак.
– Все равно – смерть! – выкрикивали наиболее нетерпеливые, не понимая, почему Лайонак заступается за преступников, им же самим схваченных.
Поглядывали вопрошающе на Савмака. Но царь молчал.
– Поглядите, – продолжал Лайонак, – вот эти люди много лет махали веслами на корабле врага нашего Диофанта!.. А ну, гребцы, поднимите руки!
Те подняли руки. Это было печальное зрелище. Страшно изуродованные, напоминающие какие-то клешни, руки рабов были покрыты блестящим рогом мозолей, имели ладони полукруглые, неразгибающиеся, повторяя форму весельной рукоятки.
– Вот руки, что работали на жестокого хозяина – Диофанта! А ведь Диофант хотел у Перисада купить всех нас и сделать двойными рабами! Ибо страшен был Перисад, а Митридат страшнее его!..
Солнце выглянуло из-за пролива, осветило лес корявых рук. Шум на площади вдруг вырос в грозный рев, клич ярости и ненависти к жестоким поработителям. Напуганные ночными событиями горожане прислушивались к этому крику и в страхе спрашивали друг друга: «Что еще? О боги, как они страшно кричат!.. Это не люди, а звери, они жаждут нашей крови!..»