Восстание потребителей

Про 1990-е годы в России принято спорить. Демократическая революция или развал великой страны? Рыночные реформы или грабительский капитализм? Первоначальное накопление капитала или окончательное обнищание тех, у кого капитала нет? Время надежд или время бандитского беспредела?

А что если не было никакой демократической революции? Что если смысл российских 90-х заключается вовсе не в переходе от умозрительного социализма, придуманного Владимиром Лениным, к умозрительному капитализму, придуманному Адамом Смитом?

Что если революция 90-х в России была вовсе не буржуазной и вовсе не демократической? Что если на баррикадах у Белого дома мы сражались не за плюрализм и народовластие, а за джинсы и шампунь с кондиционером в одном флаконе?

Что если революция 90-х — это потребительская революция?

Очередь была длинной. Часа на три. Небольшой участок земли в Москве на Звездном бульваре обнесен был временным забором из сетки рабицы. Внутри ограждения прямо на снег навалены были как попало живые елки. А снаружи, огибая забор и растягиваясь в снежной каше проспекта еще метров на сто пятьдесят, стояла очередь из отчетливо неблагополучных людей, впрочем, не осознававших толком своего неблагополучия. Мужчины в очереди, как правило, одеты были в драповые пальто, дурно пошитые и не державшие тепла. Чтобы согреться, мужчины перетаптывались или даже подпрыгивали. Женщины, как правило, кутались в довольно жиденький воротник из довольно замученного пушного зверя, но пальто тоже имели из дурной ткани. Чтобы согреться, женщины предпочитали не прыгать, а съеживаться и дрожать. Время от времени в очереди попадались люди в дубленках, каковые дубленки свидетельствовали о причастности носителя к миру торговли, или о развитых неформальных связях его с миром торговли, или о доходной профессии, например зубного техника. Еще реже попадались заграничные пуховые куртки, спортивные шапочки и синтетические сапоги, именуемые «луноходами». Про носителя «луноходов» безошибочно можно было сказать, что он принадлежит к высшей и привилегированной касте — он «выездной», у него есть заграничный паспорт, он путешествует время от времени в Западную Европу, получает суточные в валюте, питается в Европе привезенными с собою консервами, а на сэкономленные марки, франки или лиры покупает себе пуховик и синтетические сапоги, дивясь тому, как же все это, черт побери, дешево там, на Западе, особенно если посещать уличные развалы или Tati во время распродаж.

Был 1982 год. Советский Союз проигрывал гонку вооружений и увязал в афганской войне. Цены на нефть падали. У советского правительства не было долларов не только на закупку импортной одежды, но и на закупку импортного хлеба, импортного мяса и импортного молока для детей. А свое производство в Советском Союзе устроено было под нужды военно-промышленного комплекса. Ракеты, танки и самолеты производить еще худо-бедно умели. Колбасу, штаны и телевизоры производить не умели совсем.

Был 1982 год. Зима, декабрь. Правда заключалась в том, что в Советском Союзе нечего было есть и не во что было одеться. Но истинного положения вещей не осознавали ни правительство, ни граждане. Столкнувшись с проблемой дефицита самых простых продуктов, правительство вместо того, чтобы проводить реформы, предпочитало придумывать утопическую продовольственную программу или бессмысленные дисциплинарные меры. А граждане предпочитали объяснять тотальный дефицит не тем, что товаров в стране просто нет, а тем, что товары, дескать, расходятся по спецраспределителям для сильных мира сего или разворовываются нечистыми на руку торговцами на складах и в магазинах.

Для интеллигенции традиционным способом закрывать глаза на дефицитность отечественной экономики была аскеза. Интеллигент решал для себя, что просто не станет унижаться до выстаивания многочасовых очередей, одевался во что попало, ел что попало и таким образом чувствовал превосходство над народной массой. Эта интеллигентская стратегия давала сбои, как только речь заходила о дефицитных книжках, дефицитных пластинках и дефицитных товарах для детей. Можно было сколь угодно высокомерно одеваться в обноски, питаться дурными консервами и пить спирт, принесенный другом-химиком из лаборатории или другом-доктором из больничной аптеки, однако очереди на молочную кухню выстаивали все мужчины, имевшие маленьких детей, и очередь за елкой тоже нельзя было не выстоять накануне Нового года, если дома пятилетний ребенок, который только и ждет, когда под волшебным деревом волшебным образом появятся подарки от Деда Мороза.

У молодого преподавателя экономического факультета Московского государственного университета Александра Аузана был пятилетний сын. Не купить мальчику елку к Новому году было немыслимо. Молодой ученый захватил научную книжку и отправился стоять в очереди, раз уж это неизбежно, где и читал книжку, чтобы не тратить времени даром. Люди вокруг галдели, отвлекали от чтения, но Аузан не слишком злился на них: в этих очередях начала 80-х не бывало еще той озлобленности и отчаяния, которые будут характерны для очередей начала 90-х. Аузан отвлекался от чтения, поглядывал вокруг и думал, что этот галдеж в очереди, возможно, имеет большее отношение к его экономическим штудиям, чем книжка, которую все никак не удавалось спокойно почитать.

В научном смысле более всего Аузана интересовали законы поведения потребителей. После школы, провалив вступительные экзамены на экономический факультет Московского университета, Аузан поклялся себе, что не только в университет на следующий год поступит, но рано или поздно станет в нем профессором. Дабы утвердиться в своих намерения, Аузан даже дал себе зарок не пить водки, пока не попадет в МГУ. И целый год с трагическим видом пил коньяк.

В университете, дабы выделиться как-то на фоне других студентов и аспирантов, громоздивших одна на другую теории плановой экономики, Аузан решил заняться темой, которой не занимался никто, — самоорганизацией потребителей. Несколько лет кряду он читал про это. Читал про «яблоко Фурье», которое продается в Париже дороже, чем в Безансоне, потому что в Париже потребителей больше и они конкурируют между собой. Читал учеников Роберта Оуэна, которые придумали потребительский кооператив. Читал про магазины самообслуживания, которые появились в Швеции, где торговые точки принадлежали потребительским кооперативам, так что не требовался продавец, чтобы контролировать покупателей, ибо покупатели были одновременно и совладельцами магазина. Читал Януша Корнаи, который заметил, что в дефицитной экономике деньги не имеют значения, а имеет значение способность человека добывать под эти условные деньги товар… Читал, читал и вдруг, стоя в очереди за елкой для сына на Звездном бульваре в Москве, обнаружил, что предмет его научных интересов разворачивается во всей красе прямо у исследователя на глазах.

Очередь отнюдь не была безучастной. Очередь жила по определенным законам. Очередь самоорганизовывалась. Елочный базар устроен был так, что входили в него, как правило, со стороны Звездного бульвара, а выходили на задах, с обратной стороны огороженного сеткой пространства. Однако из правила бывали исключения. Кто-то — надо понимать, знакомые и родственники елочных продавцов — входил в елочный базар через выход и очереди избегал. А очередь возмущалась этим фактом.

«Товарищи, товарищи! Надо выход перекрыть, а то лезут тут!» — кричала какая-то женщина.

В ответ на ее крики очередь выделяла из своей среды решительных и крепких мужчин и отправляла их к выходу следить, чтобы никто через выход не входил. «Общественные дружинники» отправляли наглецов в конец очереди, но кое-кого и пускали, на ходу вырабатывая правила и по спорным вопросам советуясь с очередью, которая превращалась мало-помалу в вече.

«Куда смотришь! Лезут же там у тебя!» — кричал одному из дружинников кто-то из очереди.

«Это не лезут! — парировал дружинник. — Это ветеран войны. Ветеранам войны без очереди».

И очередь соглашалась, что ветеранам войны елки действительно надо отпускать мгновенно.

Еще через пять минут дружинник обращался к очереди громогласно:

«Женщину беременную пускать?»

И очередь всерьез обсуждала, является ли беременность поводом для того, чтобы получить елку на льготных условиях. И на каком сроке. И быстро договорились, что на третьем триместре елка, конечно, без очереди полагается, а на первом триместре можно и постоять. А про второй триместр мнения разделились. Люди спорили, а Аузан смотрел на них и думал, что вот же как складывается самоорганизация потребителей — изучай не хочу.

В Советском Союзе главная проблема очередей состояла в том, что государство не признавало их существования. За мясом и маслом можно было простоять два-три часа. За импортными сапогами — часов шесть. За холодильником или стиральной машиной очереди растягивались на месяцы, и надо было приходить к магазину, отмечаться в списках и дежурить денно и нощно, чтобы не появилось альтернативного списка и альтернативной очереди. Чтобы купить автомобиль, люди и вовсе ждали годами, не вполне понимая, производятся ли вообще эти вожделенные транспортные средства, и если производятся, то сколько, и как распределяются, и откуда поступят, и долго ли ждать.