Восстание
Шрифт:
Под вечер они пришли за ним. Сначала они как-то странно посматривали на него с улицы, видимо опасаясь; как бы он не выпрыгнул из окна. Он попрощался с женой и, не дожидаясь приглашения, направился к выходу. Никто не осмелился до него даже дотронуться.
Когда через два года он вернулся, то остался таким же непреклонным. Не торопясь стал налаживать связи.
Потом умерла жена. На другой же день после похорон к нему пожаловал шеф криминальной полиции Вальденберга. Сначала он выразил свое соболезнование, а затем выпалил одним махом:
— У меня имеется информация, что
В сентябре сорок третьего его арестовали вновь. Шел мелкий дождь. Это был один из мрачных дней в его жизни…
Сейчас Хайнике думал о том, как долго он сможет еще простоять у окна. Усталости он не чувствовал. И болей тоже. Это был первый вечер за многие недели, когда он чувствовал себя спокойно и уравновешенно. Сейчас он не просто ждал, а ждал, хорошо зная, кого ждет и что ждет не напрасно.
Стрелки часов показывали назначенное время, через несколько минут раздался стук в дверь. Георг не заметил, чтобы кто-то прошел по улице, не слышал, чтобы скрипела дверь. А она скрипит всегда, когда ее открывают.
Официальная встреча началась не так торжественно, как он предполагал. Ентц вошел, осмотрелся, покачал головой, закрыл окно и уселся на узкий диван.
— Никто не приходил? — поинтересовался он.
Хайнике провел рукой по подбородку, будто хотел проверить, чисто ли он выбрит. Георг подумал, что сейчас как раз самый удобный момент сообщить Ентцу о своем решении возглавить восстание. Но как раз в этот момент в комнату ввалился Раубольд, задев ногой стул. С ходу он уселся на стул, который затрещал, достал из кармана пистолет и положил его на стол.
— Вот мы и собрались! Давно мы ждали этого момента, — сказал Раубольд.
Он не сомневался, что без применения силы не обойтись. Раубольд пришел к такому выводу раньше Хайнике и Ентца. Они удивлялись хилому Раубольду, по виду которого нельзя было сказать, что он полон энергии и готов взвалить на свои плечи непосильное для другого бремя.
— Спрячь пистолет, — сказал Хайнике, — мы не на стрельбище.
Раубольд полез в другой карман и достал оттуда еще один пистолет.
— Это тебе, Жорж.
Хайнике вспомнил то утро. Тогда их пронесло. Может, они хотели взять сначала другого, на кого они были больше обозлены. У них наверняка есть список, где они замусоленным чернильным карандашом вычеркивают фамилии тех, с кем уже расправились. Они могли еще зайти к нему. Он им был знаком, они уже дважды забирали его, в третий раз могут обойтись и без ареста. Бешенство, которое охватывало его в предчувствии встречи с ними, было сильнее чувства неприязни к пистолету, лежавшему на столе.
Хайнике встал. Сейчас он стоял на ногах уже не так твердо, как несколько минут назад. Боль нарастала. Руки дрожали. Он схватил пистолет. Несколько мгновений пристально разглядывал его, затем опустил глаза и положил пистолет, но не в карман, а за шторку на подоконник. Друзья молча наблюдали за ним. Они ждали, что он скажет.
— Многие думают, — начал Хайнике, — что нас уже нет в живых. Они нас заживо похоронили.
— Любой заговор начинается с этого, — вставил Раубольд, ухмыльнувшись себе под нос и сделав вид, будто они собираются отколоть такое, над чем будет потешаться весь город.
— Мы не заговорщики! — прогремел громовой голос Хайнике, Так он гремел на митингах двенадцать лет назад.
Однако неугомонный Раубольд тихо продолжал:
— Черт в аду будет мне весьма благодарен, если я пополню его компанию нашими вальденбергскими земными чертями — майором фон Штреллером и господином бургомистром. И пусть меня не упрекают, что сегодня ночью я был так неразговорчив и бесцеремонен. Сопротивление господ… — Раубольд заговорил громче и, схватив свой пистолет, начал постукивать им по столу. — Ведь они наверняка окажут сопротивление, ибо живые они, конечно, черту не нужны…
Их глаза горели лихорадочным блеском, лица от волнения были бледными. Пламя свечей колебалось, и на стенах плясали искаженные тени. Движения говоривших были резкими, в голосе слышался надрыв.
— Я беру руководство восстанием на себя! — сказал Хайнике.
Раубольд заерзал на месте. Хайнике подождал несколько секунд: он подумал, что Раубольд хочет что-то сказать. Однако тот молчал, и Хайнике продолжал спокойным, деловым тоном:
— Этой ночью необходимо вооружить членов партии и надежных рабочих.
— А зачем нам восстание? — спросил вдруг Раубольд.
— Необходимо, чтобы народные массы взяли власть в свои руки сначала в городе, а затем на всей незанятой территории. Однако прежде надо выяснить, как велик этот островок, на котором мы оказались. Ты, Раубольд, возьмешь на себя создание дисциплинированных, вооруженных отрядов.
Раубольд сразу еще больше осунулся, на лице резко обозначились морщины. Он подумал: «Так я себе и представлял. Нам надо сначала спросить, как поступить. Теперь нам дают лайковые перчатки, чтобы гладить ими нацистов. Ведь фашистское зверье не спрашивало же нас, как поступать с нами. Им было дозволено все. Если б у них было больше времени, из нас никто бы не уцелел. Теперь мы поменялись ролями, и у нас тоже мало времени…»
— Причем никого и пальцем не трогать! — добавил Хайнике. Наступило молчание. Хайнике воспринял это как согласие с его мнением и продолжал: — Первым антифашистским бургомистром города Вальденберг партия назначает товарища Герберта Ентца. Соответствующие органы выдадут Ентцу предписание для занятия этого поста и смещения с него доктора Рюсселя.
В это мгновение раздались выстрелы. Хайнике отдернул занавеску и высунулся из окна. Прорезав ночную мглу, в небо над горами взвилась осветительная ракета и затем медленно стала опускаться на землю. И опять все стихло. Хайнике прислушался, но никакого шума на улице не было слышно.
— Мы должны учитывать и то, — сказал Хайнике, — что найдутся сумасшедшие, которые попытаются помешать нам. Они могут использовать тех, кто еще не знает, с чего начать новую жизнь. Для некоторых из таких будет достаточно и слова, а для других…