Восстание
Шрифт:
ГЛАВА XII
Уже стемнело, когда Катон распределил зоны Лондиниума, которые его люди должны были патрулировать до тех пор, пока
Катон наблюдал за своими людьми с трибуны, расположенной на одной из сторон гарнизонного укрепления, когда они расположились и встали по стойке смирно под настороженными взглядами своих центурионов. В свете факелов и жаровен, расставленных на открытом пространстве, он мог разглядеть их усталые лица в красноватых отблесках пламени. Им нужно было что-то, что подняло бы их дух, чтобы вновь призвать к стойкости. Он прослужил достаточно долго, чтобы уметь уловить настроение своих людей и понять, как лучше использовать их запасы силы и мужества. Он знал, что должен сказать, и в то же время испытывал определенную степень презрения к цинизму, с которым он играл на их чувстве собственного достоинства. Тем не менее, это нужно было сделать.
– Я понимаю, что вы чувствуете. Кажется, что Восьмую отбирают на самые трудные задания в этой армии. Нет такого опасного, неудобного или трудного задания, чтобы нас не призвали ее выполнить. Об этом красноречиво свидетельствуют знаки отличия на наших штандартах. И это досталось нам дорогой ценой, когда мы вспоминаем о товарищах, которых мы потеряли, и о ранах, которые мы получили, служа Риму...
– Он сделал паузу и увидел, что люди кивают, а некоторые бормочут и ворчат. Однако есть причина, по которой Восьмая когорта должна справиться с этими проблемами раньше других подразделений. Причина в том, что мы – лучшие в армии. Мы больше всех маршируем и храбрее всех сражаемся, когда приходит время битвы. Если Светонию нужны лучшие, он обращается к нам. Он знает, что мы его не подведем. Вся армия смотрит на Восьмую когорту как на образец для подражания, и многие бойцы других частей смотрят на нас с завистью, желая иметь честь служить в наших рядах.
Мы заслужили свою репутацию самым тяжелым из возможных способов. Теперь мы призваны встретиться лицом к лицу с величайшей опасностью нашего времени.
– Он поднял правую руку и направил ее на восток.
– Наш враг идет на Лондиниум. Они значительно превосходят нас числом и достаточно самонадеянны, они считают, что одно это ослабит нашу решимость и заставит наше мужество иссякнуть настолько, чтобы гарантировать наше поражение в битве. Когда это время настанет, наша судьба будет висеть на волоске. Как и судьба Рима. Если мы потерпим поражение здесь, в Британии, то наши враги по всей Империи будут смелее нападать на нас по всем фронтам. Вот почему мы должны удержаться здесь. Вот почему мы должны одержать победу здесь.
– Он указал на землю у своих ног, чтобы подчеркнуть этот момент.
– И победа достанется тем, кто сражается изо всех сил, тем, кто вдохновляет своих товарищей, тем, кто отдает последние силы и мужество на службу Риму. Тем, кто удостоился чести служить в рядах Восьмой Иллирийской когорты! За победу!
Он ударил кулаком в воздух и повторил клич, который подхватили его люди. Он эхом отразился от стен зданий вокруг гарнизона.
Он дал крикам утихнуть, а затем продолжил.
– Парни, битва, которая станет самым славным часом Восьмой когорты, еще впереди. А пока наш долг – разобраться с врагами Рима здесь, на улицах Лондиниума. С теми, кто использует тень мятежного воинства как прикрытие для совершения своих преступлений.
Наместник объявил военное положение и приказал ввести в Лондиниуме комендантский час от сумерек до рассвета. Копии приказа будут выданы каждому патрулю, который будет выставлен на главных перекрестках города. Если вы увидите гражданских лиц, вы должны сказать им, чтобы они вернулись в свои дома. Если вы встретите сопротивление или поймаете мародеров на месте преступления, вам будет приказано применить силу, вплоть до казни на месте. Убейте их и оставьте тела под ближайшим объявлением о комендантском часе, чтобы люди поняли, какую цену придется заплатить за вызов власти наместника и Рима. Мы контролируем улицы. Не преступный сброд, который где-то там ворует, сжигает и издевается над горожанами. Пусть они знают, что Восьмая когорта здесь и за все отвечает… Удачи, воины!
Он кивнул Туберону, который призвал людей к вниманию. Катон отсалютовал, и они последовали за своими центурионами, чтобы начать патрулирование. Теперь в их походке появилась заметная энергичность, с облегчением заметил он. Эта тактика была стара как мир для командира – рисовать картину мужества и исключительности своих людей, и все же она почти каждый раз оказывала свое волшебное действие на рядовых. Он не мог не задаваться вопросом, что же такого в этом призыве, что он так легко воодушевляет военных, в то время как гражданскую аудиторию обычно убедить гораздо труднее. Что бы это ни было, он был рад, что это облегчило ему жизнь.
Когда все покинули территорию, он осмотрел тех, кто отдыхал в казармах, и приказал им погасить лампы и немного поспать. Затем, выполнив свои обязанности, он отправился к «Собаке и Оленю», полный надежды найти там Клавдию, Луция и Петронеллу вместе с Порцией и, возможно, узнать что-нибудь еще о судьбе Макрона. Шлем он не снимал, чтобы встретившиеся патрульные признали в нем офицера, прежде чем у них возникнет соблазн прирезать его в порыве чрезмерного исполнения приказа наместника.
В обычных условиях Лондиниум представлял собой исследование контрастов, но этой ночью контраст, казалось, перешел в хаос. На некоторых участках улиц было тихо и темно, в то время как в других местах горели пожары, и цепочки граждан передавали ведра с водой, набранной из корыт и колодцев, чтобы потушить пламя. Несколько его людей из патрулей помогали, в то время как их товарищи охраняли город от любых банд преступников, которые могли причинить неприятности. Отправляясь в путь, Катон предпочитал идти один, но время от времени он замечал движение и бормотание, поэтому старался держаться подальше от узких переулков, отходящих от главных улиц. На полпути к трактиру он остановился, чтобы взять у одного из встреченных патрулей факел, и оставшуюся часть пути держал его наготове, используя колеблющееся пламя, чтобы освещать себе дорогу и давать знать мародерам о приближении солдата.
Двери и окна трактира, выходившие на улицы, расположенные по обе стороны перекрестка, были заколочены, в щелях между крепкими бревнами виднелся слабый свет. Обогнув угол и спустившись по улице ко входу во двор с обратной стороны, Катон проверил засов, но с дальней стороны ворота были заперты. Он погасил факел в сточной канаве, проходившей по центру улицы, и перебросил железную скобу через стену, после чего взобрался наверх. Перевалившись через верх, он спустился во двор и поправил сползший вперед шлем.
– Стой на месте, а то выпотрошу!
– раздался рядом голос.
Катон отступил к стене на случай, если в темноте затаились еще люди. Он выхватил меч и держал его наготове.
– Убирайся отсюда!
– прорычал голос.
– Сейчас же! Мы не дадим тебе другого шанса... Уходи, пока я не приказал своим людям разобраться с тобой!
В словах прозвучала фальшивая нотка, и Катон понял, что говорящий блефует, и что он один. В голосе было что-то смутно знакомое, и он вспомнил немного нервного и не шибко умного человека, который работал у матери Макрона и иногда согревал ее постель.