Восставшая Мексика. 10 дней, которые потрясли мир. Америка 1918

Рид Джон

Рыбаки, на туманном рассвете выходящие в море из Астории, Тощие пастухи, трусящие из Бернса на юг, молчаливые, с дублеными лицами, Жилистые пожилые старатели, бредущие по солончакам Невады, Вслед за упирающимися вьючными лошадьми, Охотники, выходящие в сумерках из зарослей, к обрыву Льюиса и каньону Кларка, С ворчаньем выскальзывающие из пятидесятифунтовых тюков и высматривающие место для привала, Лесные объездчики с лысой горы, ищущие в чащобе дымки пожара, Сцепщики в больших рукавицах, шагающие по крышам вагонок с гаечными ключами в руках, Сплавщики в подкованных сапогах, с баграми, скачущие на заторах в водоворотах, Индейцы на углу в Покателло, выщипывающие растительность на лице с помощью зеркальца и пинцета, Или же в поселках Сиу, слушающие Карузо на двухсотдолларовом фонографе, сидя на корточках у вигвама, Горланящие рудокопы с Аляски, крушащие зеркала, бросающие лакею золотой за рюмку виски, говоря: — Сдачи не надо! Хозяева танцулек в поселках строителей, бармены, проститутки, Бродяги, оседлавшие буфера, Уоббли, бесстрашно поющие

свои дерзкие песни, Шулеры и агенты по продаже недвижимости, короли леса, короли хлеба, короли мяса… Я узнаю вас, американцы!

2

По моей светлой юности в золотых городах Востока… Гарвард… мука мужанья, экстаз расцветанья, Трепет от книг, трепет дружбы, культ героев, Яд танцев, ураган высокой музыки, Восторг расточенья, первое осознанье своей силы… Буйные ночи в Бостоне, битвы с полисменами, Подцепишь девушку и — в ночь сомнительных приключений… Зимние купанья па «Л» стрит, когда разбиваешь лед, Просто чтобы встряхнуть крепкое тело… И огромный стадион, подымающий спои тысячи, Скандируя похвалы или грохоча песни, Когда Гарвард забил Йелю… И по этому, по этому Я узнаю тебя, Америка! По надменному Нью-Йорку и его завалившим людей Маттергорнам, По холодному синему небу и свистящему западному ветру, По плюмажам дыма над блестящими: от солнца шпилями, По глубоким улицам, лихорадочно мчащимся в реку миллионов,— Манхэттен, окружают корабли. Он младше всех столиц — суровый, дерзкий. Его корсаж в брильянтовой пыли. Увенчан он короною имперской. Кто раз и нем был, тот навсегда палим Изгнанием и возвратиться жаждет. Он, как лупа, влачит людей прилив, всех, кто в его жестокой ноле страждет. Парящая Пятая авеню, улица фазанов, улица штандартов, Вечно обновляющаяся выставка блистательных куртизанок, Фантастика красок, блеск шелков и серебра, комнатные собачки, Шествие автомобилей, похожих на футляры для брильянтов, Величественный полисмен, поднявший руку в желтой перчатке, Дворцы, гигантские отели, старики в окнах клубов, Потогонные фабрики изрыгают свои бурые армии в полдень, Парады, волны мундиров захлестнули целые мили, Оркестры гремят среди темных безмолвных толп… Бродвей вспорол город, как поток лавы, Он увенчан снопами искр, как разметываемый костер. Сверкающие театры, бесстыдные рестораны, запах пудры, Кинодворцы, ломбарды, искусственные брильянты, Хористки, обходящие бюро по найму, Заводы музыки, блеющие двадцатью пятью пианолами сразу, И весь распаленный мир румян и манишек… Старый Гринвич Вилледж, оплот дилетантов, Поле битвы всех несовершеннолетних утопий, Наполовину — мир псевдобогемы, любимый трущобными жителями, Наполовину — убежище для париев и недовольных… Вольное братство художников, моряков, поэтов, Легкомысленных женщин, астрологов, бродяг и стачечных лидеров, Актрис, натурщиц, анонимов или псевдонимов, Скульпторов, зарабатывающих на жизнь в качестве лифтеров, Музыкантов, которым приходится колотить по клавишам в киношке… В большинстве — юные, в большинстве — бедные, Работают, распутничают, Играя в искусство, играя в любовь, играя в революцию В заколдованных границах этой невероятной республики… По непостижимым причинам этот мир простерся До одиноких хижин в горах Виргинии, До поселков лесорубов в лесах Мэна, до уединенных ранчо, До ферм, утонувших в безбрежности дакотской пшеницы… Во всей холодной необъятности Америки Юные мечтатели, жаждущие прекрасного, Не находят другого угла, чтобы создавать красоту, И товарищей для бесстыжего разговора о любви и о влюбленности. Все они, конечно, здесь — оперлись локтями на деревянный стол у Полли Или стреляют пятерку на бургунское, Споря о Жизни, и Сексе, и Революции… Ист-Сайд, миры внутри мира, хаос наций, Клоака кочевых племен, последний и жалчайший Из портов назначения Западной Одиссеи человечества… На рассвете он извергает колоссальный поток фуража для машин, Вечером — всасывает его с ужасным грубым треском В логово квартиренок, в грошовые киношки, в салуны… Ребята слоняются у салуна, затягиваются дешевыми сигаретами, Поглядывая на девчонок в коротких юбках, проходящих хихикающими парочками, Лавируя между детьми, кишащими на грязной панели… Дети — в грубых дерзких играх под копытами ломовых лошадей, Изможденные женщины, кричащие на них и друг на друга на гнусавых иностранных наречиях, Старики, теснящиеся на верандах, в жилетах, с вечерними трубками в зубах, Блеск огней: тележки, окруженной чужеземными физиономиями.. Я желанный гость во тьме румынских погребков, Пульсирующих жаркими ритмами насмешливых цыганских скрипачей… В кофейнях Грэид-стрит, пристанище еврейских философом, Романистов, читающих новые главы, но десяти центов со слушателя, Драматургов, инсценирующих газетные шапки, поэтов — немых, в глухой Америке…

Экзотический негритянский город^– , верх Амстердам-авеню, И его черный, чувственный, задешево счастливый люд, которого все сторонятся, Кабачки темного города и европейские джазы… Центральный парк, элегантные автомобили, мурлычащие на аллеях Элегантные всадники, фланирующая элита, На скамьях беспокойно обжимаются влюбленные, поглядывая, не видно ли полисмена, А жаркими ночами сюда льются задыхающиеся трущобы, чтобы поспать на лужайке… Гарлем, подержанный и слегка уцененный Нью-Йорк, Бронкс, усовершенствованное гетто, паршивая поросль коммерческих домов, Большие зеленеющие парки и обтерханная кромка природы.. Пропущу ли я вас, грохочущая грузовиками Вест-стрит, темная Авеню смерти, Изящная старая церковь Моря и Земли, Инвуд, набалдашник Манхэттена, Старьевщики Минетта-лейн и вопящий водоворот Брод-стрит, Аллею Макдугала, позолоченную нищету модных художников, Кэнтиз Слип, старую метку моря в нижних кварталах? Нет, и в другом полушарии, в трех тысячах миль отсюда, без путеводителя или карты, Я опишу — только скажите — и вас, и ваших обитателей, Пьяных и трезвых, под луной и под солнцем, в любую погоду… Я наблюдал, как летний день поднимался из-за быка Вильямсбургского моста, Я

спал в устричной корзине на Фултонском рынке, Я толковал о боге со старухой кокни, продающей сосиски у надземки на Саус Ферри, Я слушал рассказы итальянских воришек в семейных номерах Хелл-Холла И слушал с галерки Метрополитен-Опера, как Дидур поет «Бориса Годунова»… Я играл в кости с гангстерами в округе Гэс-Хауз И видел, что произошло с неопытным шпиком на Сапхуанском холме… Я могу рассказать вам, где нанять убийцу, чтобы пришить стукача, И где покупают и продают девчонок, и как добыть марафет на 125-й улице, И о чем говорят люди в отдельных кабинетах Лафайетовых бань. Или позади Стив-Броди… Мил, и дорог, и всегда нов для меня этот город, Словно тело моей любимой…

Все звуки — резкий лязг надземки, грохот подземки, Стук полицейских дубинок по полуночным панелям, Болезненная и монотонная шарманка, протесты автосирен, Пулеметный треск пневматических молотков, Глухие взрывы где-то глубоко под землей, Однообразные крики газетчиков, частые звонки «неотложек», Низкие неровные гудки вечернего порта И гремучее шарканье миллионов ног… Все запахи — дешевой обуви, подержанной одежи, Голландских пекарен, воскресных яств, кошерной стряпни, Свежий запах газетных тонн вдоль Парк-Роу, Метро, пахнущее, как усыпальница Рамзеса Великого, Усталый запах человеческой пыли И кислое зловоние трущоб… Люди — менялы с каменными глазами, жонглирующими империями, Смуглые, наглые чистильщики, раболепные лотошпики, Итальянцы в белых колпаках, шлепающие па сковороды оладьи в окнах закусочной Чайлдса, Желтолицые швейники, кашляющие па скамейках бульваров под чахлым весенним солнцем, завтракающие горстью арахиса и вяло наблюдающие за прыжками фонтанной струи, Верхолаз на шпиле Вулворта, — бесконечно малая величина, Благотворители, просящие с запросом, в связи с тем, что бедняки все беднеют, Вымотанные, рычащие кондукторы, чувствительные профессиональные боксеры, Подметальщики грохочущих улиц, сквернословы — ломовики, Испанцы-докеры, громоздящие горы груза, шелкопрядильщицы со впалыми глазами, Сварщики, хватающие раскаленные заклепки на высокой паутине балок, Кессонщики в шипящих кессонах под Норс-Ривер, разнорабочие метро, подрывники, бурящие скалы под Бродвеем, Боссы, планирующие тайные махинации, стряхнув пепел с сигары, Хриплые ораторы в Юнион-Сквер, проповедующие с ящиков из-под мыла непрерывные крестовые походы, Бледные полуголодные кассирши универмагов, худые дети, клеящие бумажные цветы на темных чердаках, Принцессы-стенографистки и принцессы-маникюрши, жующие резинку с царственной улыбкой, Сутенеры, бандерши, шлюхи, зазывалы, вышибалы, филеры… Все профессии, расы, темпераменты, философии, Вся история, все перспективы, вся романтика, Америка… целый мир!

Комментарии

ДЖОН РИД О ВЕЛИКОМ ОКТЯБРЕ

С того часа, когда 25 октября (7 ноября) 1917 года в столице России — Петрограде — великий Ленин провозгласил Советскую власть, в мировой истории не было события, которое с такой неодолимой силой приковывало бы внимание людей всех стран и народов на Земле.

Идут годы. Растет слава Октября и его влияние на судьбы человечества. Политические деятели, историки, философы, писатели, искусствоведы, журналисты все с более пристальным вниманием обращаются к дням, «которые потрясли мир», пытаясь разгадать «тайну» социального взрыва, произошедшего в октябре 1917 года и возвестившего «новую эпоху всемирной истории».

За минувшие полвека создана обширная литература, посвященная Великой Октябрьской социалистической революции. И среди множества книг произведение американского писателя Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир» занимает особое место. Оно переведено на многие языки. Его читают и перечитывают люди, жаждущие узнать, как и почему совершилась на Земле первая победоносная социалистическая революция.

Сбылись предсказания вождя Октября — В. И. Ленина, приветствовавшего выход книги Джона Рида и напутствовавшего ее словами: «Эту книгу я желал бы видеть распространенной в миллионах экземпляров и переведенной на все языки, так как она дает правдивое и необыкновенно живо написанное изложение событий, столь важных для понимания того, что такое пролетарская революция, что такое диктатура пролетариата».

В этих немногих словах раскрывается и секрет триумфального успеха книги: эпохальность темы, талант и высокое мастерство автора, покоряющая правдивость воспроизведения сложного и многогранного процесса революции б ее наивысшей и решающей фазе. Надо было «видеть революцию», стать ее участником, «дышать ее озоном», понять механизм действия сил, ее совершающих, чтобы затем с такой достоверностью создать картину победоносного развития революции, поведать людям правду об Октябре.

Джон Рид прибыл в Петроград в тот момент, когда девятый вал революции неотвратимо надвигался на отживший свой век российский капитализм. Попав в атмосферу высокого накала классовой борьбы, кипения политических страстей, он весь, без остатка, отдался страстному желанию понять смысл и логику происходящих событий. Эта страсть порождала необыкновенную энергию, остроту восприятия и глубокое проникновение в сущность явлений. «Я старался рассматривать события,— позднее писал Рид,— оком добросовестного летописца, заинтересованного в том, чтобы запечатлеть истину».

«Общий фон» — назвал первую главу своей книги Джон Рид. Скупыми, но выразительными штрихами рисует он обстановку в России, из которой вырастал победоносный Октябрь. За бесконечным множеством фактов и событий, за позициями политических партий, групп и течений, за декларациями и речами политических деятелей, за резолюциями массовых митингов и собраний рабочих, солдат и крестьян автор «Десяти дней...» пытается увидеть общую тенденцию с огромным динамизмом развивавшихся исторических событий. Россию затоплял «поток живого слова...— пишет Рид.— Лекции, дискуссии, речи — в театрах, цирках, школах, клубах, залах Советов, помещениях профсоюзов, казармах... Митинги п окопах на фронте, на деревенских лужайках, на фабричных дворах...

В течение многих месяцев каждый перекресток Петрограда и других русских городов постоянно был публичной трибуной. Стихийные споры и митинги возникали и в поездах и в трамваях — повсюду...»

И повсюду обсуждались коренные вопросы бытия народа: о мире, земле, о предотвращении национальной катастрофы, перед которой поставили страну царизм и буржуазия.

С мандатом журналиста Рид за день успевал посетить Зимний дворец — резиденцию Временного правительства, Смольный — ставший в Октябрьские дни штабом революции, побывать на многотысячном митинге в цирке Модерн, а вечером — в салоне «русского Рокфеллера» С. Г. Лианозова. Он выслушивал политические прогнозы «власть имущих» о судьбе России. И далеко за полночь добравшись до своего номера в гостинице, он с жадностью перечитывал собранные за день газеты и листовки, заносил в блокнот все, что услышал и наблюдал, чтобы утром снова начать «поход в революцию». Так, изо дня в день, накапливались знания о жизни и борьбе рабочих, солдатских и крестьянских масс России, которые по собственному выбору пошли за большевистской партией во главе с В. И. Лениным на штурм старого мира. Пошли потому, что на своем опыте убедились в преданности этой партии делу народа, убедились в том, что программа ее соответствовала их жизненным интересам. Рид воочию видел, как лозунги ленинской партии: власть — Советам, мир — народам, фабрики и заводы — рабочим, землю — крестьянам, свободу — угнетенным народам, овладевали умами и сердцами многих миллионов людей, сплачивали их в могучую политическую силу, делали социалистическую революцию в России неизбежной и непобедимой.

По дням, а в ряде случаев и по часам, прослеживает автор процесс нарастания и приближения победного акта революции. Показывая всю несостоятельность тех, кто пророчил близкую и неминуемую гибель ее, Рид с восхищением восклицает: «Какую изумительную жизнеспособность проявила русская революция...» Эту убежденность автору давало глубокое проникновение в сущность исторических явлений, отчетливое видение беспримерного в мировой истории размаха борющихся социальных сил и гигантского перевеса революционных масс над кучкой обанкротившихся политиков из лагеря буржуазии, помещиков и их прислужников.