Восставшие из пепла

Имя болгарского поэта и прозаика, заслуженного деятеля культуры Слава Христова Караславова хорошо известно советскому читателю. Его стихотворения и поэмы, переведенные на русский, украинский, белорусский языки, печатаются в журналах, в поэтических антологиях и сборниках. Мы, поэты, с удовольствием переводим его стихи, бескомпромиссно честные, с истинно гражданским звучанием.

Известен Слав Хр. Караславов и как мастер исторических романов.

И вот перед нами его новая работа — широкое полотно истории, живой памяти народной. Поэтому история — всегда современна, поэтому не ослабевает интерес к ней современного читателя и ученого.

Слав Хр. Караславов в романе «Восставшие из пепла» (болгарское название «И возвысились Асени») обращается к событиям конца XII — начала XIII веков.

Каким был тот давний-предавний век? Какими были люди? Что за идеалы владели их умами? К чему они стремились? Во что верили? За что боролись?

Нелегка задача писателя, взявшегося ответить на эти вопросы. Да еще к тому же устами реальных исторических личностей, действовавших на фоне конкретных исторических событий. Тут и скудость достоверных источников, и обилие фактов, по-разному толковавшихся в летописях разных веков, и противоречия в работах историков нового времени.

Слав Хр. Караславов, работая над романом, досконально изучил материальные памятники эпохи, перерыл горы древних хроник и манускриптов. Буквально по крупицам собрал скудные сведения и с помощью поэтической интуиции, творческого осмысления

и фантазии вдохнул в них жизнь, выстроил в реальный исторический ряд, создал образы главных героев, которые, сойдя с листов пожелтевших рукописей и хроник, живут и борются на страницах его романа, призывая читателя в свидетели и к соучастию в событиях давно минувших времен.

Когда в 1976 году роман «И возвысились Асени» увидел свет, в Болгарию приехал известный советский писатель Анатолий Иванов. Со Славом Хр. Караславовым его связывают десятилетия дружбы и творческого сотрудничества. Не раз на страницах газет и журналов и в СССР и в НРБ они обращались к творчеству друг друга, писали о советской и болгарской литературах.

Вполне естественно, при новой встрече друзья разговорились о своих последних работах. Тогда-то и зародилась мысль перевести эту книгу на русский язык.

Активный интерес и любовь к Болгарии, ее народу, ее настоящему и прошлому побудили Анатолия Иванова в течение шести лет с упорством и увлеченностью сначала изучать адекватный отечественный материал, затем уточнять, искать и находить русские аналоги бытовых, обрядовых, военных реалий, географических названий и имен героев и персонажей, действующих в романе.

Работа завершена. Книга представляется мне значительной вехой на давнем пути дружбы двух братских стран, двух братских народов, двух литератур.

Владимир Фирсов

Иванко обручался!..

Он держал свою четырехлетнюю невесту на руках и глупо улыбался. Может, ромеи издеваются над ним?! Иванко огляделся вокруг: лица присутствующих были серьезными. Начиная с василевса Алексея Ангела и кончая последним виночерпием, — все были сосредоточенны и торжественны. От огня свечей жирные бороды певчих тускло поблескивали и колыхались бесконечной темной и рваной лентой, их голоса сливались в единый мощный хор. И все же — Иванко отчетливо понимал это — торжественность была фальшивой. И свечи будто плавились не от огня, а от его стыда, от жаркого пламени щек его. Возле себя, там, где должна стоять невеста, он чувствовал плечо своей будущей тещи. Ей было всего лет двадцать восемь. Белые, в золотых украшениях руки ее время от времени ощупывали маленькую Феодору — не оплошала ли та на людях. Девочка с любопытством разглядывала толпу, яркие огни, но когда приблизился патриарх [6] , чтобы благословить жениха и невесту, она с испугу заплакала, как бы вторя хору певчих. Мать тут же взяла ребенка на руки, девочка прижалась к ее высокой груди. Взгляд Иванко упал на эту грудь и задержался там, видимо, дольше положенного — послышалось неодобрительное шушуканье. Он тряхнул своими рыжими волосами, провел рукой по отвислым усам и снова подумал: неужели это зрелище устроили нарочно? Внешне — помолвка как помолвка, да вот невеста не как невеста. Совсем ребенок! А он — богатырь — стоит тут и делает вид, будто счастлив! Еще бы, ведь сам император ромеев Алексей Ангел, дед невесты, соблаговолил быть посаженым отцом.

Василевс [7] , украшенный всеми знаками отличия императорской власти, хмуро восседал на своем троне и оживлялся лишь, когда глядел на свою дочь. Анна была женой севастократора [8]

Исаака Комнина [9] . После его внезапной смерти она словно помолодела, расцвела, и в глазах похотливых царедворцев, стоило им взглядом коснуться ее стройной фигуры, белых, как молоко, рук, вспыхивали искорки вожделения. Император не мог надивиться, как вдруг похорошела его овдовевшая дочь. Он любовался ее волосами, уложенными в высокую прическу, ее тонкой и нежной шеей, ее руками с длинными пальцами и перламутровыми ногтями, сверкавшими, как чешуя серебристой рыбы. Прижимая к себе испуганного ребенка, она склонила к детскому личику голову, и эта материнская нежность, ее хрупкая красота еще более подчеркивались тяжелой и крепкой фигурой стоящего рядом болгарина. Василевс любовался дочерью, но мысли его были далеки от ее красоты, от этого нелепого обряда. Обручение — глупость! Император тоже понимал это, но рассчитывал надолго и накрепко привязать к себе варвара. Иванко нечаянно оказал ему неоценимую услугу: он убил его заклятого врага, болгарского царя Ивана Асеня [10] , который нагонял страх на ромейское войско и вынуждал протостратора [11] Мануила Камицу [12] всякий раз, когда решался вопрос о новом походе на земли по ту сторону Хема [13] , прикидываться тяжело больным. Зарубив мизийца [14] , Иванко обратился за помощью к императору ромеев, ибо не мог без его войска удержать болгарскую столицу Тырново. Но Алексей Ангел сообщению об убийстве Асеня поверил не сразу, он боялся новой ловушки, да и некому было вести войско. А когда оно под началом его родственника Мануила Камицы все же двинулось, воины вдруг на середине пути отказались тому повиноваться… Кончилось все тем, что Иванко еле ноги унес из Тырново, и в этом был виноват сам император. Теперь этой помолвкой он искупал свою вину, приближал Иванко к себе, делал равным его с самыми знатными людьми империи, давал ему титул севаста [15] . Конечно, всем было ясно, что он покупает его, покупает его преданность, его смелость и дерзость в битвах и цену платит немалую. Но дикий и необузданный болгарин должен почувствовать эту щедрость и отплатить ему собачьей преданностью. Василевс намеревался доверить ему свое войско. Потому что доверить его было больше некому. Вокруг себя он видел или малодушных трусов, или сторонников свергнутого с престола брата Исаака [16] , людей, которые не упустят первой же возможности, чтобы убрать его, Алексея Ангела, с ромейского трона. Мизиец должен встать между этими людьми и им, василевсом. Но прежде всего он испытает его в очередном походе против Тырново. И это произойдет, видимо, скоро. Дикий горец будто для того и рожден был, чтобы орудовать мечом и спать на камнях… Алексей Ангел посмотрел на его руки и брезгливо поморщился. Кулаки мизийца похожи на тяжелые, ноздреватые камни, оплетенные жесткой сетью из медной проволоки. И весь он словно выкован из меди — медная борода, медные усы, медные волосы. Сотворив этого варвара, мастер как бы отряхнул капли жидкой меди с рук своих, и они, попав на грубое, суровое лицо Иванко, прикипели к нему навсегда золотыми пятнышками, которые лишь усиливали впечатление, будто Иванко весь светится изнутри. Такие люди, мелькнуло в голове у василевса, не зря отмечены всевышним. Они являются, чтобы сотворить на земле либо великое добро, либо большое зло. Медноволосый болгарин осмелился убить своего царя! Это — перст божий! Может, он — небесный посланец, пришедший спасти ромеев от неукротимого гнева дьявольских болгарских братьев [17] , одного из которых, слава богу, на земле уже не стало!..

Вдруг невеста снова громко заплакала, прервав мысли василевса. Мать принялась качать ее, шептала девочке какие-то ласковые слова, но та продолжала реветь. И этот плач стал срывать одну за другой холодные маски с лиц придворных. Торжественности, царившей в зале при обручении, как не бывало. С губ сановников поползли, словно змееныши на солнцепек, ядовитые улыбки. И весь этот яд, предназначенный жениху, затаился в надменных взглядах, в скривившихся от злобного беззвучного смеха устах, в презрении, которое уже никто не желал скрывать.