Восставшие из рая
Шрифт:
— Фу, Ральф! Фу! Назад!..
Кричал лейтенант. Пес не обратил на его команды ни малейшего внимания, собираясь во взведенную пружину…
— Хай, зверь!
У угла флигеля стоял полуголый Йорис. Он был без привычной майки, и Инга в очередной раз поразилась его волосатости. Жесткий черный волос рос у Йориса не только на широкой груди, но и на плечах, и даже на спине вдоль позвоночника (Йорис стоял вполоборота, и часть его спины просматривалась вполне отчетливо).
Из-за плеча Йориса выглядывало встревоженное лицо одного из парней, а сам лохмач словно распрямился, перестал горбиться — и Инге удалось поймать короткий взгляд Йориса, брошенный
Мужской, спокойный, забывший себя взгляд. Так смотрит на свою смуглую владычицу варвар-телохранитель из северных лесов, становясь между ней и дюжиной клинков; так смотрит вожак стаи, выходя вперед…
— Хай, зверь! Аррргх!..
Пружина сорвалась. Ральф взвился в воздух, круто меняя направление; и собака, Йорис, его приятель скрылись за флигелем.
Лейтенант рванулся было за ними, но корявые пальцы Черчека-хуторянина уцепили его за рукав, придержав на месте.
— Погодь, не суетись… там и без тебя шуму много случится…
Шуму действительно случилось очень много, причем он был громок и разнообразен. Спустя минуту из шумовой завесы вылетел визжащий Ральф на трех ногах; заднюю правую он поджимал к брюху, но и на оставшихся лапах пес бежал резво и в охотку.
Прыгнув в «жук», Ральф забился под сиденье, и лишь отчаянный скулеж напоминал о случившемся.
— Вы что, собак завели? — тупо глядя на Черчека, осведомился лейтенант. — За домом держите? Завели, да?!
— Не-а… — равнодушно отозвался Черчек. — Приблудные, наверное. Лишь бы Йориса мне не покусали, а твой кобель нам до подштаников…
…Короче, в полдень лейтенант уехал. И приехал к полудню, и уехал сразу же, потому что скандал с Ральфом занял очень немного времени. А Инга, спрятав билет в сумку и тут же забыв о нем, принялась вместе с Иоганной промывать, мазать мазями и бинтовать разодранную руку Йориса, прокушенную в двух местах.
Йорис морщился, кряхтел, собирался ругаться — да так и не собрался.
Инги стеснялся.
— Мамаша твоя, Ганна, такие дырки штопать умела, — заявил Черчек, неслышно подошедший сзади. — Ох, и умела… И бабка ее тоже. Ее Бредун учил, а уж он-то мастер на всякие штуки… Пошепчет-пошепчет, пальцами помнет, а то и слюной помажет — никаких трав не надо. Дед мой все пытал его — откуда, мол, да что — а он молчит, сливянку хлещет и улыбается… А к бабам ласковый был, разговорчивый… вроде Йориса, только умнее. Ты вот, Йорис, виду не подавал, а я знаю, что ты Вилу, жену мою, а Иоганнину мамашу, слушать слушал, а терпеть не мог… ну и зря. Бредун ее уважал…
— А почему вы его Бредуном называете? — Инга завязала концы бинта и принялась устраивать раненую руку Йориса в повязке, подвешенной на шее.
Черчек и Иоганна переглянулись, и беременная еле заметно кивнула.
— Да чур его знает… — почесал затылок старик. — Бродяга — так вроде бы неудобно, Ходок — еще хуже… Помню, я мальцом был, а к деду моему как раз Бредун забрел, пива выпить. Ну, выпили раз, выпили два, Бредун по нужде на двор пошел, а в хату вдруг упырь Велько лезет — с того кладбища, что под Писаревкой. Так-то они нас не трогают, грех напраслину возводить — только тут гляжу, совсем мертвяк озверел, как луной намазанный… Слово за слово, а дед у меня тоже не подарок — в общем, сцепились они. Я к дверям, а в дверях — Бредун. Бледный, аж инеем взялся, и как зашипит на упыря не знаю уж по-каковски!.. Велько деда бросил, в угол вжался, словно в нос чесноком сунули, и лопочет дурным голосом: «Прости, Сарт-Верхний, неразумного!.. Ночь сегодня мутная… Прости, Сарт…»
— Ну? — нетерпеливо бросила Инга в сторону замолчавшего хуторянина.
— Вот те и ну… Сдуло Велько, как туман ветром, а Бредун к деду подошел и еще пива спрашивает. Дед доброе пиво варил… А я раз попробовал Бредуна Сартом назвать, как упырь звал, так дед меня выпорол…
— И правильно сделал, — донеслось от плетня.
Все обернулись. У изгороди стоял Бредун.
Губы его были разбиты. На левой щеке подсыхала длинная царапина, и один глаз заплывал синей опухолью.
Он улыбался.
САГА ПРО «ЗДЕСЬ» И «ТАМ»
Тут вам не здесь!
Зря пугают тем светом:
Тут — с дубьем, там — с кнутом.
Врежут там — я на этом,
Врежут здесь — я на том.
11
Со всех сторон,
куда ни пойдешь,
прямо в сердце —
нож.
Бакс просто бурлил от ярости.
Она — в смысле «ярость» — закипала глубоко в животе, клокоча, вздымалась по пищеводу, обжигала голосовые связки и прорывалась такими нецензурными пузырями, что алый от смущения Талька забаррикадировался в избе, заткнув свои оттопыренные уши. Там же пряталась и Вилисса — где слабой женской натуре, пусть и с многолетним ведьмовским стажем, этакие страсти вынести?..
Один у Бакса остался восторженный слушатель и почитатель — замшелый дед Черчек из древнего клана Черчеков, известных грубиянов и ругателей. Да и то сказать — при особо виртуозных заковыринах глядел дед в землю, будто потерял что, и лишь бородой тряс в стыдливом восхищении.
Анджей, друг закадычный, трах его прах в тарарах, — который, кстати, и придумал в свое время Баксу его кличку, прилипшую на всю жизнь, обнаружив сходство физиономии Баксовой с портретом деятеля одного на зеленой заокеанской валюте — собутыльник и сотрапезник Энджи бросил доверчивого Бакса, грох его в горох, и смылся в Книжный Ларь, храм их трам-тарарам…
И так далее, в переводе с Баксова на общеупотребительный.
Из лаза, ведущего в погреб, торчало никем не замеченное волосатое ухо подвальника Падлюка, и шерсть на нем стояла дыбом, как во время грозы. Забыта была квашеная капуста, жирная свечка не лезла в горло, и крохотное сердечко подвальника трепетало от ужаса — а вдруг вот это вот, что такое громкое и страшное уродилось, в подвал полезет?!.
Не полез, пронесло…
Поостыв маленько, Бакс вспомнил о главном — что сидело отравленной занозой в его измученной душе.
— Слышь, дед, а чего они все, в кабаке которые, словно помороженные? Пиво у них — это да, всем пивам пиво, я б с такого пива от счастья до потолка прыгал, а эти сиволапые сидят, как на званом обеде… здрасьте, пожалуйста, наше вам с кисточкой!.. Я закурил, так они рыбой подавились…
— Они ж в Переплете живут, — хмуро отозвался Черчек. — На всю жизнь с ним повязаны… Кто Закон Переплета принял, тот за каждый свой шаг перед судьбой в ответе. Что ни сделает, как ни поступит — все от Переплета отражается и обратно в человека метит. Планида у них такая несуразная!..