Восставшие из рая

Олди Генри Лайон

И еще она поняла, что Черчек и лохматый Йорис до озноба, до холодного кома в желудке боятся вмешательства Бредуна в происходящее — словно он на их глазах создавал смерч, способный закружить всех в неумолимой ревущей воронке и разметать в разные стороны, изломав судьбы и жизни.

— В хату пошли, — оборвал Бредун Ингины невеселые размышления. — Говорить будем. Ох, много говорить будем, много и долго…

И тут старый Черчек не выдержал.

— Что ТАМ, Бредун? — спросил он, весь подавшись вперед и становясь удивительно похожим на того мальчишку, который испуганно глядел на сцепившихся деда и упыря Велько, и на силуэт Бредуна в дверях — силуэт страха и надежды.

— Что ТАМ, Бредун?

— Там… Зверь-Книга там, Черч… вот что ТАМ. Переплетом огородилась, судьбу запрягла и живыми людьми свои страницы пишет. Сама себя прочитать хочет. Вот они, сказки ваши темные, ведьмачьи, верь-не-верь, а забывать не стоит. Забудешь — сами напомнят.

Бредун двинулся по направлению к хате.

— Нож возьми, — бросил он Инге через плечо, и Инга сразу сообразила, какой нож имеет в виду Бредун.

— Нож возьми. Пусть тоже послушает. Клин клином вышибают… а иной клин — клинком.

Последние слова не показались Инге удивительными или неуместными.

Очень даже уместные были слова.

У стола-помоста Инга задержалась, сжала в ладони рукоять оставленного ножа — и ей внезапно показалось, что она держится за чью-то руку.

Твердую и надежную.

* * *

…они сидели в доме Черчека, где все было на удивление обыденно: добротная, «бабушкина», с точки зрения Инги, мебель; ореховый буфет, в недрах которого позвякивало великое множество скляночек; пучки высохших трав под потолком, никелированная полуторная

кровать с прогнувшейся сеткой, в углу икона с хмурым святым, смахивающим одновременно на хозяина дома и на разбойника с большой дороги (или это была не икона?.. так вроде лампадка горит…), и, наконец, огромный, на века сколоченный стол, за которым они и сидели…

— Ну, вот и все, что я знаю, — сказал в заключение Бредун, подумал и поправился без тени смущения, — вернее, это все, что рассказал мне ваш приятель Бакс. Знаю-то я поболе того, только ни к чему оно сейчас, знание мое…

Он осторожно лизнул разбитую губу, скривился и шумно втянул воздух горбатым носом.

— Ладно, — вздохнул Бредун, щуря хитренькие глазки, — теперь ваша очередь. Говорите, что да как… Слово-полова, ан, глядишь, и наковыряем чего-нибудь.

И они заговорили.

Говорила Инга — и байдарки скользили по стремнине Маэрны, визжал от восторга Талька, молчали над бутылкой красного сумрачные Анджей с Баксом, ехал поезд туда, ехал поезд обратно, выл лейтенантов Ральф, развевалась белая рубашка Иоганны, рукоять ножа прилипала к руке, и лес расступался перед бегущей женщиной…

Говорил Черчек — и лежал во флигеле остывший труп упрямой старухи Вилиссы, отдавшей Дар свой неведомо кому; только не застал Черчек ни тела жены своей, ни глаз ее опустевших, а застал лишь могилку свежую да грубый крест над ней, а остальное потомственный ведун душой учуял; снова входили на хутор трое чужаков, и снова холодел старик, видя во взгляде пришлого пацана в летней маечке — видя знакомый отсвет, что много лет видел во взгляде той, которая звалась Вилиссой Черчековой, а в иных кругах — Пфальцской Вилой; вновь говорил мальчишка слова, Даром подсказанные, и отворачивался старый Черчек, не заметив хищного прищура Серого Йориса из дикого волчьего клана…

Говорил Йорис — и запах пришельцев вновь раздражал чуткие ноздри Вожака, мешаясь с заветным ароматом первача на знойных летних травах; вновь малец проклинал отпрянувшего Йориса, услыхавшего страшный голос умершей старухи-хозяйки, и нож сам раскрывался в руке, и вылетал из руки, когда приземистый бородач-горожанин ревел зверем — тем зверем, на которого даже всей стаей не ходят, да только поздно понял это сдуревший перед полнолунием лохматый Йорис…

Иоганна молчала. Лишь легко коснулась ножа, смирно лежащего на столе, да посмотрела на Ингу, рядом с которой нож и лежал. Вот и все.

Что сказано — то сказано.

Бредун тоже посмотрел на нож.

— За него я скажу, — прошептал Бредун. — Не мастак я такое говорить, но попробую.

Бредун протянул руку, ладонь его зависла над лезвием — и лезвие на миг просветлело, показалась на нем строка, дорожка неведомых знаков, похожих на птичьи следы на песке; показалась — и исчезла.

Бредун гортанно вскрикнул — раз, другой, будто пробуя голос, и Инга с удивлением заметила, что голос его резко изменился. Низкий стал голос, глухой, рокочущий; будто и не Бредуна, а кого-то другого, только что вошедшего…

Кого?..

15

Наши ножи — иные.

Ф. Г. Лорка

ТАМ

…То не буря над равниной, То не ветер тучи гонит, Не гроза идет, стеная, Разрывая небо в клочья — То вошел в туман проклятый Тот, Кто с Молнией Танцует, Десять дней бродил в тумане, На одиннадцатый вышел. Ай, иное — обойди стороною!.. Что он видел в том тумане, Что он слышал в черно-сизом — Все осталось в сердцевине Мглы томительно-бесстрастной. Все осталось, где досталось, Память, мука и усталость, Да клинок остался в сердце, Меч в груди его остался. Ай, иное— мир плывет пеленою!.. Был тот меч не из последних, Жадно пил чужие жизни, С Тем, Кто с Молнией Танцует, Никогда не расставался. Не ломался меч заветный, Не засиживался в ножнах — В грудь хозяина вонзаясь, Пополам переломился. Полклинка засело в ране, В рукояти — половина. Ай, иное — смерть стоит стеною!.. Тот, Кто с Молнией Танцует — С кем он бился там, в тумане, Сам ли он с собой покончил Или чьей-то волей злою — Не узнать об этом людям, Ни к чему им это знанье. Только видел черный ворон, Как упал он на колени, На колени пал от боли, Закричал в пустое небо. Ай, иное — Я всему виною!.. Я стоял у колыбели, Где рождалася Зверь-Книга, Я, Взыскующий Ответа, Да Хозяин Волчьей Стаи, Да Бессмертный Предок Гневных, Да Пустой коварный демон По прозванью Дэмми-Онна; Вчетвером мы там стояли, Лишь вдвоем домой вернулись, За спиной своей оставив Нерушимую Зверь-Книгу. Ай, иное — создано не мною!.. День за днем летели годы, Поседели мои кудри, Ослабели мои руки, Подрастали мои внуки, Умирали мои братья, Одряхлело мое сердце; За спиной моей молчала Нерушимая Зверь-Книга. Недочитанная мною, Несожженная когда-то. Ай, иное — гром над всей страною!.. Ах, напрасно я вернулся, Зря вошел в туман проклятый, По краям белесо-сизый, Черно-сумрачный с изнанки. Не добрался я до Зверя, Не достал клинком до Книги, Не достал, не дотянулся, Сам себя сгубил впустую. Пополам мой меч разбился, О мое разбился сердце. Ай, иное — тело ледяное!..

Бредун замолчал. Пальцы его, лежащие на столе, нервно подергивались, отбивая некий ритм — рваный и совершенно не соответствующий ритму сказанного.

— А дальше? — тихо спросила Инга, не отрывая взгляда от вздрагивающих пальцев Бредуна.

— Дальше…

Голос рассказчика снова изменился. Он стал выше, протяжнее, и временами Бредун словно подвывал, вибрируя рокочущим «р» и удлиняя гласные звуки.

Йорис напрягся и лицо его напомнило древний барельеф языческих храмов…

…Нет, не шторм бушует в море, Пеня гребни волн могучих, Не обвал в горах грохочет, Не лавина с перевалов — То Хозяин Волчьей Стаи К умирающему другу Шел сквозь штормы и обвалы, Чтоб успеть за миг до смерти. Ай, иное — стань к спине спиною!.. Миг предсмертный не растянешь, Не растянешь, не раздвинешь — Много ль слов в него вместится, Много ль взглядов можно сделать? Слов они не говорили, Только раз переглянулись, Только раз сошлись их руки В каменном рукопожатье. Миг предсмертный — прах летучий, Много ль слов для братьев надо?.. Ай, иное — порванной струною!.. Взвыл Хозяин Волчьей Стаи — Дрогнула луна на небе, Звери спрятались в чащобы, Побледнел туман проклятый, За туманом черно-сизым Вой услышала Зверь-Книга. Оземь кулаком ударил — Затряслись седые горы. Зазвенел меча обломок, Скорбным стоном отозвался. Ай, иное — лезвие стальное!.. Тут Хозяин Волчьей Стаи Дело страшное задумал — Кожу снял с руки у друга, Ободрал меча обломком И кровоточащей кожей Обтянул по рукояти, Меч, сломавшийся в тумане, Меч, звенящий от бессилья. Приросла сырая кожа, Улыбнулся Волк-Хозяин, Мертвеца смежились веки. Ай, иное — прахом все земное!.. Как песок, засыплет время Все, что было, все, что будет, Кто-то эту песню сложит, Кто-то эту песню вспомнит. Где-то меж людьми гуляет Синего меча обломок С кожаною рукоятью. Где-то прячется Зверь-Книга В переплете из тумана. Где-то есть такие ноги, Что пройти туман сумеют, Где-то есть такие руки, Что поднять тот меч решатся, Как поднял его когда-то Тот, Кто с Молнией Танцует. Ай, иное — встань передо мною!..

16

Хочу уснуть я сном осенних яблок

и ускользнуть от сутолоки кладбищ.

Хочу уснуть я сном того ребенка,

что все мечтал забросить сердце в море.

Ф. Г. Лорка

ЗДЕСЬ

Бредун замолчал, болезненно морщась.

Инга хотела что-то спросить, но он жестом остановил ее, будто почувствовав сам момент зарождения вопроса.

— Черч, — сказал Бредун, — объясни этой женщине, кто такие Неприкаянные…