Шрифт:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
«КЛАССНОЕ ЗАНЯТИЕ»
Глава первая
1
(Отсчет не ведется)
Самолету наверху было одиноко. Такова судьба их — одиночество дает безопасность, хотя и тяготит порой. Но когда самолеты в небе встречаются это означает катастрофу.
Предчувствие катастрофы не оставляло Милова самого начала полета. Оно возникло, едва лишь лайнер «Люфтганзы» оторвался от взлетной полосы и оставляя
Милов уважал предчувствия. Они редко обманывали его. Если бы ощущение опасности зародилось у него еще на земле, он, скорее всего, отложил бы полет. Теперь он не мог сделать ничего, что хоть как-то предотвратило бы опасность.
Он сидел, опершись плечом о спинку кресла, повернувшись на сиденье наискось, чтобы таким образом отделиться от остальных пассажиров, заполнявших кабину, и создать себе привычное состояние одиночества, свойственное ему (как он сейчас думал) в не меньшей степени, чем самолетам на высоте. Может быть (думал он), отставному полицейскому и следует быть одиноким, чтобы никому не портить жизнь: долгие годы службы способствуют утяжелению характера. Милов привык уходить в капсулу одиночества, даже находясь в толпе. И сейчас он применил этот же прием, чтобы расслабиться и освободиться с трудноопределимой и все же явственно ощутимой тревоги.
Некоторое облегчение приносила мысль о том, что предчувствия, посещавшие его, сбывались по-разному. Одни — немедленно или почти немедленно, другие — лишь со временем. Про себя он называл их «отложенными штрафами», пользуясь хоккейным термином.
Может быть, впрочем, на возникновение скверных предчувствий повлиял и недавний разговор со старыми друзьями, в котором было сказано и услышано много всякого.
Последнее предчувствие — последнее до нынешнего часа — сбылось сразу. Оно навестило Милова пять дней тому назад во время очередной бессонницы. Где-то в середине ночи, окончательно разуверившись в возможности уснуть, он почувствовал вдруг твердую уверенность в том, что сию минуту ему позвонит Ева. Ощущение было настолько сильным, что он туг же поднялся и пошел в ванную бриться — хотя телефон его не был оборудован видеоблоком и Ева никак не могла бы разглядеть двухдневную щетину.
Он втирал в свои впалые щеки лосьон, когда телефон грянул — застрочил короткими очередями, частыми, как пульс бегуна на финише дистанции.
Милов метнулся к аппарату, распластываясь в воздухе, словно бросался на вооруженного противника, чтобы выбить из его руки финку или ствол. Схватил трубку.
То была действительно Ева. Слышно было прекрасно, как и всегда, когда звонили из Штатов, а не откуда-нибудь из Бибирева или Выхина.
— Что ты делаешь? — Это была всегдашняя ее манера: обходиться без предисловий.
— Не сплю.
— Естественно. Хотя… ну да, у вас же ночь. У тебя ночь?
— Пока еще ее не отменили.
— А чем занимаешься днем? Все ловишь гангстеров?
— Да нет, — сказал Милов после крохотной паузы. — Уже не ловлю. Вышел, как говорится, в тираж
— Неужели?
— Так полагается. Прошло мое время. Одно прошло, другое пришло… Жизнь, одним словом.
— Ты ведь еще совсем не старый.
— Ну, в общем… так получилось.
— Тебе грустно?
— Не без того.
— О,
— Хочу увидеться с тобой. — Эти слова вырвались у него невольно.
— И мне тоже очень хочется! — Такие желания возникали у Евы раз или два в год. Что у нее было промежутках, Милов не знал и не хотел знать. — Ты и в самом деле очень хочешь встретиться?
Словно бы она и так не знала. Милов проглотил комок и ответил:
— Приезжай. Тогда сама поймешь.
— Не могу. У меня пациенты и надвигается конференция. Очень много сумасшедшей работы. По скучай еще немного. Я тоже буду скучать. Сейчас меня просто нет времени. Пойми и не обижайся Как только смогу, позвоню тебе, и ты приедешь. Если только (тут голос ее сделался чуть более напряженным) ты действительно свободен. У тебя ведь никого не появилось? Ты и на самом деле свободен?
— Как ветер.
— Ты мне изменяешь? Сознавайся немедленно!
— Каждый день, — улыбнулся он. — А ты?
— С утра до вечера только тем и занята, не беспокойся.
— Ах, вот на что уходит твое время! Я уязвлен до глубины души, разгневан, взбешен и жажду крови.
— Я так и знала. Поэтому буду ждать тебя здесь. Где-нибудь через месяц. Или даже раньше, может быть. Тогда и прилетишь свободно, как ветер.
— Ветру легче, — сказал Милов. — У него нет проблем с передвижениями. А у меня есть.
Он не стыдился признаваться в бедности. Бедность была той ценой, какую приходилось платить за чистую совесть, по мнению Милова, — ценой не слишком дорогой. У Евы обстоятельства были более благоприятными, но и ей швыряться деньгами не приходилось. Да американцы и не любят этого.
— Ты о деньгах? Не беспокойся, на этот раз все складывается весьма удачно.
— Получила наследство?
— Все, слава Богу, здоровы. Нет, просто так сложились дела. Так что нужно лишь немного терпения. Вот и все пока. Не грусти. Набирайся здоровья. Как только смогу — немедленно позвоню тебе. Целую.
— И я тебя. Желаю успеха на твоей конференции. Бай-бай…
«Интересно, — подумал он, положив трубку и присев на диван. — Мое предчувствие оправдалось, только не совсем в том виде, в каком я его ощущал. Кто его знает — может быть, я что-то не так понял, когда Мерцалов говорил, что мне в эти дни должно сильно икаться… Ошибся? Или же… это был не последний звонок? Ну что же, во всяком случае, у меня и на самом деле возникло неопределенное количество свободного времени. Потому что мне-то представлялось, что лететь надо будет немедленно. Придется поразмыслить над тем, как использовать его с наибольшей пользой. Или — это ближе к истине — с наименьшим вредом. Безболезненно убить месяц или сколько там получится…»
2
(Обратный отсчет по-прежнему не начат)
Месяца, однако же, не получилось. Всего четверо суток.
Вечером четвертого дня, если считать от предчувствия и звонка, он вернулся домой довольно поздно — после театра. Теперь хватало времени и на то чтобы ходить на спектакли и в концерты — не на самые лучшие, разумеется, места. Но уж став пенсионером, надобно быть им до конца. Посмотреть мир — на это денег не хватало, но на хлеб и кое-какие зрелища еще можно было раскошелиться.