Восточный проект
Шрифт:
— Да, собственно… Да, процедура… В принципе, она вполне формальная, если иметь в виду…
— Но необходимая, — быстро закончил за Зинченко Турецкий. — Я считаю абсолютно неправильным начинать важнейшее расследование в этом городе, не встретившись и не переговорив предварительно с главой губернии. Я уж не говорю об обычной профессиональной этике. Вряд ли кто-нибудь поймет нас с вами и в Москве, я имею в виду Администрацию президента. Да ко всему прочему, это наша обычная практика, ничего экстраординарного тут нет, уверяю вас. Ну так как у вас со временем? Дело в том, что уже начиная с завтрашнего дня я буду чрезмерно занят и вряд ли смогу с ходу выбрать назначенное вами время. А сегодня вроде уже рабочий день кончается, и мне кажется, мы вполне могли бы уединиться, чтобы никто вам не мешал, на часок, максимум. Кстати, я здесь, в вашем краю, не впервые, но где находится резиденция,
— Ну, раз вы уже все там обговорили, можно и увидеться. А с москвичами вы не хотите сперва?
— Я предпочитаю начинать с головы, Василий Игнатьевич.
— Ну, с головы так с головы, — уже добродушно заключил Прохоров. — Если не нарушаю ваших планов, подъезжайте часикам к шести. Роман объяснит куда. Рома, слышишь?
— Слышу, Василий Игнатьевич. Объясню.
Губернатор отключился, а Зинченко вопросительно уставился на Турецкого. Не знал, с чего начать? Эти его безмолвные пантомимы уже начинали надоедать.
— О машине, — напомнил Турецкий, поднимаясь и глядя на часы.
Прокурор неохотно снова нажал на селектор, видимо, секретарше. Подождал, пока она наконец включилась.
— Марина, позвони в гараж, пусть выделят помощнику генерального прокурора — вспомнил наконец! — мою «Волгу», ту, что стоит в резерве. Сопровождающий не нужен.
— Шофер — тоже, — подсказал Турецкий, и Зинченко послушно повторил:
— Шофер — тоже…
Резиденция была что надо. Трехэтажный коттедж в стиле «новой русской» архитектуры, то есть облицованный красной заморской керамической плиткой, с прибалтийской черепицей на изломанных скатах крыши, с мавританскими окнами и угловыми башенками, зачем-то украшенными рыцарской символикой, стоял на обширной поляне посреди настоящей тайги. Высокие кедры окружали этот сравнительно небольшой замок со всех сторон. Несколько в отдалении, среди зелени, прятались еще какие-то краснокирпичные, а также побеленные строения — хозяйственные службы. И вся территория резиденции была окружена двухметровой оградой из бетонных плит, какими огораживают секретные военные объекты. Железные, крашенные зеленью ворота растворились сами, наверное, с пульта охраны последовала команда, когда Турецкий, выйдя из машины, нажал кнопку звонка. Его даже не спросили, кто он и зачем приехал. Значит, уже ждали.
Произнеся это про себя во множественном числе, Александр Борисович даже и не предполагал, насколько оказался прав. Его действительно ждал не один губернатор, а целой компанией — Прохоров, Смуров и Митрофанов. Такая вот, понимаешь ли, троица, которая, возможно посовещавшись, решила, что троим легче будет «отбрехиваться», а при нужде и поставить Турецкого на место, если он станет угрожать, будто может им — это им-то! — учинять какие-то допросы. Нет, этот деятель из прокуратуры явно зарвался, какими бы полномочиями он ни обладал. Именно эта злорадная самоуверенность и была написана на их лицах, когда Турецкий вошел в сопровождении здоровенного охранника в большой холл на первом этаже.
Непонятно, чем это можно объяснить, но Александр Борисович, еще только подъезжая к резиденции, был почему-то уверен, что нечто подобное и должно случиться. Уж слишком легко губернатор согласился на встречу. Попутно и выплыла в памяти характеристика Симагина.
Прохоров «мягок, вежлив, обходителен, по-своему прямолинеен — что на уме, то и на языке, абсолютно лишен честолюбия и снобизма, обожает своих избирателей не только в год выборов, а каждодневно, постоянно заботясь о нуждах населения, прост в общении с сильными мира сего, не любит загадывать наперед…». Ну и прочее в том же духе. Словом, прекрасный портрет настоящего, земляного, что называется, от сохи самодура, возможно, сильного своими коммерческими связями, важными партнерами и их серьезной финансовой поддержкой. При этом не лишен, однако, определенных дипломатических навыков и владеет конъюнктурой. Иначе не нравился бы кое-кому в кремлевской команде. Но, кажется, с последним проектом, который летел защищать и отстаивать сюда министр Сальников, у Прохорова вышла промашка. Либо собственные амбиции взяли верх. Амбиции, клановые интересы, региональный патриотизм. Но гибель министра вряд ли соответствовала его приоритетам. Хотя, с другой стороны, не принимая никакого личного участия в устранении неугодного чиновника, Прохоров вполне мог дать свою отмашку: делайте, мол, что хотите, знать ничего не желаю, но препятствие на пути моей собственной экономической политики устраните. А уж как вы это станете делать, меня не касается. И тогда такая позиция, в общем-то, полностью соответствует нарисованному Симагиным портрету главы края. Нет, скорее, хозяина края. Его же, кажется, медведем зовут, и не за принадлежность к известной партии, а за конкретные свойства характера.
А кстати, если стать на точку зрения Меркулова, то Прохоров далеко не один здесь такой. И другие губернаторы, чьи «владения» граничат с «великим южным соседом», полностью разделяют его позицию. Возможно, они даже собирались устроить министру генеральное сражение, если не просто показательную порку, да вмешались куда более радикальные силы. И хорошо срежиссированной драки не получилось, поскольку даже гибель министра, судя по анализам в прессе, не изменила твердой позиции первого лица государства. Президент, конечно, терпелив, но не настолько же! Всякой деликатности есть предел, особенно когда вопрос сопряжен не с чьими-то частными, а уже с государственными заботами. Что-то некоторые товарищи, в одночасье переиначившие себя в господ, стали забывать об этом…
Значит, что же, зря тут человека загубили? И раскаянья на лицах не заметно. Ну-ну, как говорится…
Нет, другое было написано на лицах. Удовлетворение! «Что, пришел-таки на поклон? Хоть и с дурацкими угрозами, отмахнуться от которых ничего не стоит, но явился?..» Жаль, слишком откровенно демонстрируется «удовлетворение», придется, наверное, малость кровушки их попить. Поди, и к ужину пригласят, вот аппетит-то им и попортить…
Но пауза стала заметно затягиваться, «троица», видимо, ждала, что скажет Турецкий, а он молчал, ибо, войдя, всем сразу кивнул и сказал вежливое «здравствуйте». Очередь была за ними. Кто начнет? По идее, должен был губернатор, ведь к нему же приехал гость. Но Прохоров молча, чуть исподлобья, словно оправдывая свою кличку, рассматривал Турецкого. Смуров тут был вообще «пришей кобыле хвост». Оставался Митрофанов — ведомства-то близкие, тем более что и Грязнов тоже прибыл, это было им известно. Тот уж совсем из той же «конторы».
Генерал легко поднялся из кресла, шагнул к Турецкому и протянул ему руку — попросту, почти с приятельской фамильярностью, будто «своего» вдали от любимой родины встретил.
Александр Борисович взял его ладонь и взглянул вопросительно — до сих пор они лично знакомы не были. Но прежде чем генерал успел открыть рот, Александр Борисович сказал:
— Можете не представляться, Георгий Александрович, я о вас слышал. — И все еще держа его руку, продолжил: — Ну, судя по возрасту, тот молодой джентльмен, — он кивнул на Смурова, — первый зам погибшего Виталия Анатольевича Сальникова. А вы, — он широко и приветливо, так как здорово научился изображать крайнее удовольствие, — и есть знаменитый губернатор, которого, я слышал, уважают и побаиваются в Москве? Так, Василий Игнатьевич? Георгий Александрович, я не ошибся? — И Турецкий отпустил, наконец, ладонь Митрофанова.
Генерал обернулся к Прохорову, поставленный в тупик совершенно дурацким вопросом Турецкого. И надо ли вообще отвечать ему? Озадаченно молчал и Смуров, еще не решивший, что говорить самому, — его единственного не назвал по имени-отчеству этот наглец из Генпрокуратуры, даже покойника упомянул полностью, а его — нет!
Снова образовалась совершенно непредвиденная пауза, и явно не в пользу хозяев. Наконец, Прохорову надоела эта игра в слова, он громоздко поднялся из кресла, хотел было протянуть руку через стол, вокруг которого они сидели, это чтобы новый гость сам пошел навстречу. Но Турецкий замер в ожидании с ухмылкой на губах, и губернатору пришлось обойти стол и приблизиться к Александру Борисовичу самому. Ладонь у него была, как у потомственного крестьянина, широкой, твердой и словно бесчувственной.
Похожая, между прочим, как ни странно, была и у Зинченко, хотя тот всю жизнь занимался «интеллектуальным трудом». Но крестьянские корни — они давали о себе знать.
«Может, они и не такие уж плохие мужики… — неожиданно подумал Турецкий. — Может, это родословная в них верх берет? Сибирь-то всегда вольная была, крепостничества не знала и не признавала. А мужик, он, как нынче говорят, уже по определению должен за свое кровное радеть, зарабатывать, копить и защищать… У него испокон веку в приоритетах собственный интерес, а уж после, если останутся излишки, тогда и царю-батюшке пожертвовать — „так уж и быть, на тебе, на Рассею!“. Вот и они из той же породы, за что ж их давить? Уж столько давили, что и хозяев-то подлинных не осталось. Зато какие есть, в удельных князей превращаются. А этак недалеко и до нового Ивана Даниловича, до Калиты осталось… Снова, что ли, собирать вокруг Москвы непокорных? Смешно, а ведь тенденции к тому…»