Восточный вал
Шрифт:
В выработке, в которой должно было появиться первое распятие работы лучшего скульптора «СС-Франконии» Отшельника, уже потрудились два пленника-камнетеса. Они вырубили из каменного монолита заготовку для столба, грубо очертили контуры креста и даже контуры некоего подобия тела Иисуса. Но для более тонкой и возвышенной работы их грубые зубила ремесленников оказались непригодными.
Теперь камнетесы стояли с непокрытыми головами и молча, почти благоговейно, как и подобает
— Зачем им, нехристям, понадобился этот крест? — негромко проговорил один из камнетесов, худощавый и согбенный, в произношении которого Отшельник четко уловил белорусский акцент.
— Ну, распятие ведь, — пожал плечами его напарник, считая, что в данном случает оправдание Штубера и Крайза сокрыто в самом смысле и предназначении скульптуры.
— Как они собираются отмаливать грехи свои перед муками Господними, когда сами муки эти возрождают в камне, через убийство и мучения?
— А они ставят распятия не для того, чтобы, глядя на них, молиться, — уже более уверенно ответил ему собрат по топору. — Это эсэсовцы нас запугивают. Кресты Иисусовы для них — что-то вроде сатанинской метки. Чтобы на каждого замученного здесь — по распятию.
Камнетесы вопросительно взглянули на Отшельника, но тот богобоязненно осматривал заготовку, взволнованно и недоверчиво прощупывая заскорузлыми пальцами каждую складку материала, каждую неудачную зазубрину.
Сейчас он был похож на скрипичных дел мастера, ощупывающего заготовку под скрипку. Вроде бы, все, как надо, все — как всегда. И все же, какие-то сомнения охватывали: неужели эта масса грубой древесины способна будет когда-либо воссоздавать уму непостижимые творения гениев?
— Что ты так прицениваешься? — скептически поинтересовался белорус. — Что облапываешь ее, словно девку на весенней травке?
— Материал понять хочу. Образ уловить…
— Что-что ты хочешь «понять»?
— Материал, материал. Что тут непонятного?
— А что «уловить», какой такой «образ»?! — поинтересовался его собрат.
— Зачем тебе это знать? — недовольно проворчал Отшельник.
— Я к тому, что если еще пару раз пройтись по ней зубилом и изуродовать, то ничерта у них потом не выйдет.
— Не Христос, а чистый ирод — вот что у них из глыбы этой получится, — добавил белорус.
— У кого «у них»?! — хриплым басом возмутился Отшельник. — Статую сотворяют не они, а мы с вами. Наше это… Наша работа, память о нас.
Он оглянулся на безучастно стоявшего неподалеку гауптштурмфюрера Вилли Штубера, но тот методично ударял стеком по голенищу до блеска начищенного сапога и всем своим видом давал понять, что вмешиваться не собирается.
— Какое «наше»?! Что здесь нашего?! — изумился напарник белоруса, приземистый, широкоплечий мужик лет пятидесяти, с искореженной шрамом нижней губой. — Мы здесь рабы, и дело наше — рабское.
— Неужто забыли, сколько великих творений создано было рабами? Потому что не на рабство работали — на вечность.
— Все равно надо бы изуродовать, — возразил «губастый», страшно заикаясь
— Вы обо мне и камне этом думайте, что хотите. Но если кто-то из вас хоть однажды нанесет неверный удар топором или молотком, того я самолично изуродую! — буквально прорычал Отшельник, обкрошивая пальцами ту часть заготовки, в которой уже чудились ему голова и терновый венок Христа.
Камнетесы приумолкли и только теперь, вспомнив, что неподалеку стоит немецкий офицер, с опаской оглянулись на него.
— Да-да, я слышал весь ваш спор, — неожиданно заговорил этот офицер почти на чистом русском, что поразило их, словно знамение небесное. — Дело не в том, что вы рабы, а в том, что вы — не мастера, а црего лишь жалкие ремесленники. Вы никак не можете понять: все, что здесь делается, принадлежит уже не нам, ибо мы — всего лишь колония термитов, возводящих сей величественный подземный Термитник. Оно принадлежит цивилизации, которая будет утверждаться в этих подземельях после нас.
Камнетесы угрюмо молчали, время от времени посматривая то на Штубера, то на Отшельника. В эти минуты оба они в одинаковой мере были ненавистны им. Как, впрочем, и камень, из которого должно появиться распятие.
— В ближайшее время камнетесы подготовят для вас, Отшельник, еще три таких заготовки, — не обращал на них внимания барон фон Штубер. — Завершив работу над ними, вы затем украсите зал торжеств «СС-Франконии» гербом Третьего рейха.
— Никогда не занимался такого вида резьбой… — попытался возразить Отшельник, однако Штубер не пожелал выслушивать его.
— Понимаю, что вы потомственный мастер, и что ваше призвание — распятия.
— Каждый должен делать то, что умеет, — угрюмо оправдал себя Отшельник.
— Я даже предвижу, что найдутся официальные лица, которые будут убеждены, что свастику следовало бы высекать арийцам, лучшим скульпторам Германии. Но, во-первых, лучшие либо бежали за рубеж, либо оказались на фронтах или же погибли в концлагерях. А во-вторых, не следует забывать, что величие империи всегда сотворялось руками рабов. Именно рабов, в этом вы, Отшельник, правы.
— Но затем руками этих же рабов, только уже восставших, они и разрушались
— Опасная мысль, — заметил Штубер. — Хотя и верная. Руками рабов и варваров эти империи создавались и руками же рабов и варваров разрушались. Вы мне все больше нравитесь, Отшельник. Вот почему я не стану спешить с экспериментом, в котором вам отведена та же роль, что и в библейских сказаниях Иисусу Христу.
— Каким еще экспериментом? — Отшельник давно заметил, что отношения его с этим эсэсовским офицером складываются как-то по-особому. Штубер был не менее жесток, чем многие его одетые в мундиры СС соплеменники. Тем не менее в его рассудительном спокойствии находилось место для того, чтобы сохранять некую видимость человечности и даже доверительности.
— По превращению вас в зомби.
— Меня? В зомби?!
— Вам объяснить, что это значит — зомби?
— Уже не нужно. Это — все те нелюди, которыми вы стали заполнять новые выработки, чтобы иметь там исполнительных полумертвецов?