Восточный вал
Шрифт:
— К счастью, не из них.
— Причем самое удивительное, что ни одного офицера охраны после покушения на фюрера не вздернули.
Скорцени удивленно уставился на барона и решительно передернул подбородком, словно сам только что освободился из петли.
— А ведь действительно, ни одного. Я почему-то об этом не задумывался.
— Как такое могло произойти? Если бы подобное покушение совершил один из офицеров советского генштаба, Сталин бы перевешал всю охрану Кремля или своей служебной дачи.
— Действительно, странно, —
— Фюреру тоже стоит задуматься над этим.
— Но-но, барон, — насторожился Скорцени. — Только не вздумайте провоцировать его на новую волну репрессий.
— У нас будут другие темы для разговора, — самонадеянно произнес вольномыслящий русский германец.
«А ведь этот парень и в самом деле закончит свой земной путь в газовой камере!» — в своем, неподражаемом, духе восхитился его воинственностью Скорцени. Как бы там ни было, а чем ближе фон Тирбах подступал к воротам крематория, тем все больше нравился ему.
— Так вот, с нынешнего дня одним русским в этой охране станет больше, — спокойно продолжил он свои мысли вслух. Слова недоумения, которые только что произнес этот легионер, лично он, Скорцени, готов был высказать фюреру еще год назад. Странно, что не высказал.
— Из этого следует, что меня приблизят к фюреру?
— Прежде чем вздернуть.
— Заманчивая перспектива, господин Скорцени.
— Вы назначаетесь личным телохранителем вождя лишь на время его инспекционной и, подчеркиваю, совершенно секретной поездки в «СС-Франконию». При этом вы одновременно будете исполнять также роль офицера связи и адъютанта. Надеюсь, вы понимаете, что это налагает на вас особую ответственность?
— Еще бы! — воскликнул фон Тирбах, на время забыв об этикете. — Но неужели фюрер согласится на это?
— Уже согласился. И запомните: фюрер не боится новых людей, которые вызываются служить ему со всем возможным фанатизмом и службу эту почитают за великую честь.
— Странно. Новые люди, особенно в личной охране, всегда должны вызывать опасение: откуда появились, почему пришли к нему, каково их отношение к нацизму и какова их родословная? Причем особую бдительность следует проявлять сейчас, когда германская армия постепенно начала терять вкус побед.
— Терять вкус побед, — изобразил некое подобие улыбки Скорцени. — А ведь она и в самом деле стала катастрофически терять их.
— Достаточно взглянуть на карту боевых действий, чтобы убедиться в этом.
— Тем не менее подобных новичков, «людей со стороны», фюрер не опасается. Он видит в них таких же романтиков нацизма, каким в начале своего восхождения был сам, и большинство тех, кто с ним начинал.
— Он прав. Я знал многих членов «Русского фашистского союза», организации, существовавшей в Маньчжурии. Там действительно было много не только сторонников, но и истинных романтиков, и даже фанатиков арийского движения. Если бы их перебросить сюда, арийское движение Германии получило
— Возможно-возможно, — задумчиво проговорил Скорцени. Появление в рейхе новой свежей славянской крови, в общем-то, его не воодушевляло. — Пока что фюрер опасается тех людей, которые давно служат ему, но, потеряв веру в идеи рейха, так же давно вынашивают планы о его свержении и даже убийстве.
Фон Тирбах помолчал. Он плохо знал ситуацию, которая складывалась в кабинетах рейхсканцелярии и вокруг нее, поэтому не брался судить ни о тех, кто уже предал фюрера, ни о тех, кто все еще оставался верен ему.
— Что же касается меня, — сказал барон после минутной паузы, — то я действительно сочту за честь быть личным телохранителем фюрера. Пусть даже всего лишь на время поездки в «СС-Франконию».
— Надеюсь, вы понимаете, что такое соединение обязанностей — телохранителя, адъютанта и офицера связи — мотивируется желанием максимально сузить число сопровождающих лиц?
— Что совершенно очевидно!
— Ибо таково стремление самого фюрера.
— Фюрер, как всегда, мудр, а потому прав.
— Кроме того, вы должны знать, что я лично повешу вас на Бранденбургских воротах, если только, не доведи Господь!..
— Не волнуйтесь, я справлюсь, — небрежно бросил фон Тирбах. Причем Скорцени обратил внимание, что никакого особого впечатления это новое назначение на германо-русса не произвело. Словно речь шла о назначении в обычный армейский наряд.
— Тоже уверен, что справитесь. Тем более что в числе сопровождающих фюрера лиц совершенно случайно окажусь я, а также мой недостойный столь высокой чести адъютант, уже известный вам гауптштурмфюрер Родль.
— То есть отныне я буду служить в отделе диверсий Главного управления имперской безопасности, который вы возглавляете, — невозмутимо заключил фон Тирбах.
— Понимаю, что вам не нравится слишком длинное название моего отдела.
— О вас, господин Скорцени, нам рассказывали еще в диверсионной школе в Маньчжурии. Не скрою, кое-что из рассказов воспринималось как легенда. Не верилось, что когда-либо стану служить под вашим началом. Для всякого диверсанта это честь.
— Опять это русское славословие! — саркастически поддел барона обер-диверсант. — В устах германца оно звучит с особой убийственностью.
Когда Тирбах вышел, Скорцени еще несколько минут неотрывно смотрел на прикрытую дверь, словно бы ожидал, что в проеме ее вновь появится рослая, но основательно исхудалая за время диверсионного похода фигура барона.
И хотя вместо маньчжурского легионера в нем бренно проявился адъютант Родль, первый диверсант рейха еще какое-то время продолжал смотреть сквозь него в пространственное безграничие своих еще не до конца сформировавшихся мыслей.