Восточный вал
Шрифт:
— Увы, это еще не фюрер, — сказал он, однако Кальтенбруннер не уловил двусмысленности молвленного им.
— Не… фюрер? Кто же это?! Кто имеет право?..
— Перед вами, обергруппенфюрер, всего лишь унтерштурмфюрер Зомбарт. Всего лишь…
«Дело ведь не в том, — поиграл желваками Скорцени, — что он признал бы в Зомбарте фюрера, а в том, что, возглавляя службу имперской безопасности, не сумел распознать… лжефюрера! А этого простить ему в «Вольфшанце» уже не смогли бы. Поскольку для Кальтенбруннера это уже непростительно».
— Какого дьявола
Скорцени заметил, как побагровело его лицо, и понял: шеф РСХА воспринял эту встречу, как опасную шутку. Следовало как-то выходить из неловкого положения, однако обер-диверсант не знал, как именно это следует сделать.
— Меня вызвал господин рейхсфюрер, — слегка побледнело лицо Зомбарта.
— Но, очевидно, он вызвал вас как унтерштурмфюрера Зомбарта?
— Никак нет, господин обергруппенфюрер, он вызвал меня как фюрера.
— Как кого?! — взревел Кальтенбруннер.
— Точнее, как лжефюрера, — ответил Зомбарт.
— О чем он говорит?! — ужаснулся этот, почти двухметрового роста верзила, по-бычьи напрягая шею и покачивая головой. При этом обращался он уже к Скорцени. — Вы слышали, что он позволяет себе говорить в моем присутствии?!
— Это действительно двойник фюрера, — вполголоса объяснил обер-диверсант, чувствуя, что ситуация становится настолько же опасной, насколько и комической. — Гиммлер им очень заинтересовался. Впрочем, существование такого двойника — в наших общих интересах, в том числе, как считает Гиммлер, и в ваших.
— Господин Скорцени прав, меня вызвали как двойника фюрера, — поспешил уточнить Зомбар’т, но, почувствовав, что окончательно запутался, умоляюще спросил: — Прикажете уйти?
И при этом с надеждой взглянул не столько на Кальтенбруннера, сколько на Скорцени.
С того дня, когда «первый диверсант рейха» впервые встретился с Зомбартом, тот полагался только на его заступничество. Чудилось в этом громиле что-то располагающенадежное. Во всяком случае, Зомбарту казалось, что, если в трудную минуту кто-то и решится постоять за него, так это Скорцени. Только он, больше некому. Каждый норовит отомстить ему за то, что клюнул на его «лжефюрера». Хотя, казалось бы, должны восхищаться его талантом перевоплощения. Актерским талантом…перевоплощения.
— Нет, почему же… Если вы снизошли до того, что решили сегодня же принять и рейхсфюрера СС Гиммлера, и нас, с Кальтенбруннером, — и в самом деле попытался свести все к шутке Скорцени, — что само по себе является для нас с обергруппенфюрером СС большой честью…
Кальтенбруннер негромко, но все равно довольно нахраписто рассмеялся и тотчас же презрительно отмахнулся от лицедея, словно крошки со стола сметал:
— Подите-ка вон, Зомбарт.
Великий Зомби ответил не сразу. Сначала он смерил Кальтенбруннера холодным, оценивающим взглядом, затем поиграл желваками и только потом процедил:
— Как прикажете, господин обергруппенфюрер.
И Скорцени понял: когда-нибудь,
— Я уже приказал.
— В таком случае, — обратился двойник фюрера к Скорцени, — я иду на встречу с Гиммлером?
— Встреча с Гиммлером не отменяется. В этом можете не сомневаться.
— Я уже настроился на нее, — молвил Зомбарт, пытаясь сохранять остатки достоинства. Все-таки роль фюрера, в которую он входит уже многие месяцы, начала постепенно накладываться на его поведение и характер.
«Эти кретины — комендант замка и адъютант Гиммлера, опять испортили весь спектакль! — возмутился про себя штурмбанфюрер Скорцени, подзадержавшись и пропуская Кальтенбруннера вперед. — Не способные понять истинности замысла, они постоянно выбивают Зомбарта, а заодно и меня из роли. Что в корне недопустимо. В корне!».
— Идите в комнату ожидания, мой фюрер, — обратился он к Зомбарту, без какой-либо иронии произнеся это «мой фюрер».
— Вы объясните мне, пожалуйста, что я должен делать.
— Ждать, — как можно терпеливее и вежливее, объяснил обер-диверсант. — Придет время, и вас пригласят, мой фюрер.
— Но как я должен вести себя при этом?
— Никогда впредь не задавайте мне подобных вопросов, дьявол меня расстреляй. Мало того, сами никогда не задавайтесь подобными вопросами. Вы всегда и везде должны вести себя, как подобает фюреру, — привел его Скорцени в изумление своим ответом. — Только, как подобает фюреру.
— Но ведь вы же видели, как отреагировал на мою внешность Кальтенбруннер.
— Потому что вы не вели себя, как подобает фюреру, вы попросту растерялись.
— Передо мной стоял сам Кальтенбруннер.
— Это Кальтенбруннер стоял перед вами, мой фюрер, а не вы перед Кальтенбруннером, что имеет принципиальное значение.
— Но не тогда, когда он начал хвататься за кобуру.
— Напомню, что хвататься за кобуру он начал только тогда, когда понял, что перед ним человек, выдающий себя за фюрера. Только тогда. И потом, это ведь… Калътенбруннер. В рейхсканцелярии нет такого человека, который бы не видел, как Кальтенбруннер хватается за кобуру, но и нет человека, который бы когда-нибудь стал свидетелем того, что он когда-либо стрелял. Хотя бы в мишень.
— Вы правы, Скорцени, я основательно растерялся, и даже струсил.
— Я тоже растерялся, — признал Скорцени, — и вмешался слишком поспешно. Не дал вам возможности поставить этого обергруппенфюрера на место. Так что в этом срыве «спектакля» просматривается и моя ошибка, признаю.
— Вы не должны признавать своих ошибок, Скорцени. Вы — герой нации, самый талантливый диверсант мира.
— К тому же я совершил еще одну ошибку, — не обращал внимания на его подобострастие Скорцени. — Дело в том, что я поставил в известность о появлении лжефюрера только Гиммлера, но забыл при этом о Кальтенбруннере.