Вот это поцелуй!
Шрифт:
– Нет, не враки!
Мы молча посмотрели друг другу в глаза.
Что я об этом, в сущности, знал? Я смотрел на красивое, мужественное лицо Вольфа, сильно изуродованное побоями, на его грудные мышцы, бугрившиеся под запятнанной кровью футболкой, на его руки атлета и ноги спортсмена, и от этого зрелища мне, откровенно говоря, стало плохо. Вдобавок ко всему на одной ноге не было ботинка, от чего тело выглядело особенно ужасно и жалко. Две струйки засохшей крови тянулись у него из носа. Поди знай, может, у них и вправду имеется квота? Что еще может нас удивить на этом свете?
Выйдя
Я просмотрел фотографии и положил их обратно на стол начальнику.
– Я был там, чтобы приглядывать за ней, – заявил я. – Я не занимаюсь политикой.
Я посмотрел Фрэнеису Фенвику прямо в глаза.
– Можете мне поверить, – добавил я. – Мне не в чем себя упрекнуть.
– И как мне с тобой быть? А? Ну, скажи на милость!
Он был на удивление спокоен. На нем был галстук приятной расцветки. Он сидел за столом, а не расхаживал вокруг меня, как это бывало обычно.
– Я не знал, что сегодня ваш день рождения, – сказал я. – Меня никто не предупредил.
У входа висел транспарант с поздравлениями. Все мои сослуживцы держали в руках стаканы. Прежде чем я успел взять себе стакан и смешаться с толпой коллег, Фрэнсис пальцем поманил меня, приглашая последовать за ним в кабинет. Видимо, я вызывал у него особую ненависть.
– Сколько вам стукнуло? – спросил я.
Не соизволив удовлетворить мое любопытство, он взял фотографии и принялся их рассматривать с мукой на лице.
– Ты коммунист?
Я хлопнул себя ладонями по ляжкам и уставился в потолок, откровенно усмехаясь.
– Отвечай! – настаивал он. – Ты коммунист?
Я прыснул со смеху, помолчал, потом взглянул на него:
– Послушайте. Да, моя жена – сумасшедшая. Ну так что я могу с этим поделать?
Курить здесь было запрещено, но я достал сигарету и закурил, а он в это время пытался что-то разглядеть у меня в душе.
– Вы знаете, каково это – иметь сумасшедшую жену? – продолжал я. – Вы знаете, что это значит? И вы полагаете, что безумие – причина, чтобы ее бросить? Вы действительно так думаете? Может, конечно, оно и так, но не для меня, Фрэнсис. Извините, но не для меня, нет. Я бы согласился ее сопровождать хоть на шествие католиков-интегристов, хоть на сходку скинхедов, если бы таковая подвернулась. Я наплевал бы на все, вот так!
Фрэнсис схватил снимок, на котором я бросал обломок скамейки в костер, – там я был похож
– Ну а об этом ты что скажешь? – язвительно спросил он, – Попробуй только утверждать, что ты не чувствовал себя активным участником событий! Ну, скажи, что не был всем этим увлечен! За полного идиота меня держишь! Ты – коммунист, признайся!
Я тяжело вздохнул:
– Да в гробу я видал коммунистов! Послушайте, начхать мне на коммунистов от первого до последнего! Такой ответ вас устроит?
Не спуская с меня глаз, он сломал зажатый в руке карандаш, бросил обломки на стол и какое-то время смотрел на них, поглаживая галстук.
– Ну, как мне с тобой быть? – снова завел он.
– А в чем, собственно, дело?
– Ты что же, возомнил, что можешь являться сюда когда захочешь? От случая к случаю, так сказать? Когда у тебя выдастся свободная минутка? Да где ты, по-твоему, находишься?
– Послушайте, Крис просто умирала от беспокойства!
– Нет, погоди! Ты вообще в своем уме? Что это значит: «Крис умирала от беспокойства»?
Иногда мы вправе задаться вопросом, разделяют ли люди, с которыми приходится общаться, хотя бы минимум наших моральных ценностей. Каков тот фундамент, на котором они строят свою жизнь, каковы их приоритеты, что для них является главным и действительно важным?
Что я мог втолковать Фрэнсису Фенвику? Когда он, презрительно морщась, покатил на меня бочку за то, что я взял отгул, чтобы бегать по городу в поисках любовника моей жены, я понял: все мои усилия будут совершенно бесплодны.
Взять хотя бы эту историю с Рамоном, когда я выпустил всю обойму ему в колени – что там Фенвику не понравилось? Послушать его, так я спятил. По-хорошему надо было бы мне зарезать этого Рамона на больничной койке! Нет, в чем дело? Чего ему надо? Плевать мне, имею я право или нет!
– Слушайте, – сказал я ему, – не я чудовище, нет, не я, а вы!
После этого я вообще не слушал, что он мне говорит. Слова влетали мне в одно ухо и вылетали из другого. Я его просто больше не слышал. Только видел, как менялось выражение его лица, и он был последним человеком в мире, из-за которого я стал бы беспокоиться. Я не удивлялся теперь тому, что случилось с его дочерью. Имея такого папашу, как он, всякий начнет курить крэк.
Перед уходом я спросил у него, уволен ли я. Он ответил, что я на волоске. Я сказал, что все в нашей жизни на волоске. А он продолжал, что если этот волосок и существует, то только благодаря тому, что я поймал убийцу Дженнифер Бреннен.
Я усмехнулся.
– Но этого мало, – продолжал он. – Ты уж слишком распоясался. Смотри у меня! Не вынуждай меня портить тебе жизнь. Да, я высоко ценю, когда преступление раскрыто, я доволен, прямо в восторге, но все же я советую тебе на сей раз сидеть тихо и не высовываться. Я даю тебе хороший совет. Со всеми твоими выходками покончено раз и навсегда, ты меня слышишь?! Хватит!
Его кабинет был унылым до ужаса. Отвратительно безликим. Он был до того полон всякого убожества, что даже от тамошнего воздуха тошнило.