Вояж
Шрифт:
Через несколько минут в переговорном устройстве раздался голос дежурной:
– Она утверждает, что у нее к вам личный разговор.
– О чем? О намерении меня прикончить? Пусть объяснит вам поподробнее, иначе я ее не приму.
Говоря это, она подняла глаза и увидела настырную девицу, снова стоявшую в двери.
– Слушайте, – обратилась к ней Мэдди, – у нас здесь другие правила. Не знаю, что вам нужно, но сначала вам придется поговорить с кем-то еще и только потом – со мной. – Голос тверд и спокоен. Палец – на тревожной кнопке, но сердце бешено колотилось. – Что у вас за дело ко мне?
– Просто разговор на пару
– Не знаю, смогу ли вам помочь, – неуверенно проговорила Мэдди. Ей пришла мысль, что визит незнакомки как-то связан с ее участием в комиссии по насилию против женщин или с каким-то ее телесюжетом. Возможно, девушка решила, что найдет у нее сочувствие. – Так в чем дело? – спросила она, немного оттаивая.
– В вас, – ответила девушка дрожащим голосом. Руки ее тряслись.
– В каком смысле? – осторожно спросила Мэдди. Что еще за новости?! Сердце странно сжалось, словно в предчувствии чего-то нехорошего.
– Я думаю, вы – моя мать, – произнесла гостья шепотом, так тихо, что слова трудно было разобрать. Мэдди откинулась в кресле, будто от удара кулаком.
– Что?! Что вы несете?! – Мэдди побелела от гнева, теперь у нее самой задрожали руки, палец с трудом попадал на тревожную кнопку. Неужели бедняжка и впрямь умалишенная? – У меня нет детей.
– И никогда не было? – У девушки дрожали губы, в глазах уже появилось разочарование. Трехлетние поиски матери, похоже, снова завели ее в тупик. Несколько раз она уже ошибалась. – Никогда – никогда? Меня зовут Элизабет Тернер, мне девятнадцать лет, родилась пятнадцатого мая в Гетлинберге, Теннесси, в Дымных горах. Кажется, моя мать была родом из Чаттануги. Я поговорила со всеми, с кем только могла. Все, что я знаю, – она произвела меня на свет в пятнадцать лет. Думаю, ее звали Мадлен Бомон, но не уверена. Один человек из тех, с кем я говорила, утверждает, что я – вылитая она.
Недоверчиво глядя на девушку, Мэдди убрала палец с кнопки и положила руку на стол.
– Почему вы решили, что ваша мать – я? – спросила она, стараясь не выдать волнение.
– Не знаю… Вы из Теннесси, я прочла это в интервью, ваше имя – Мэдди, вот я и… Кажется, я немного на вас похожа… Знаю, это звучит по-дурацки. – От напряжения и страха нового разочарования девушка все-таки расплакалась. – Наверное, мне просто хотелось, чтобы это оказались вы. Я смотрю вас по телевизору, вы мне нравитесь.
В кабинете воцарилась оглушительная тишина. Мэдди оценивала ситуацию и ломала голову, как поступить. Чем дольше она смотрела девушке в глаза, тем больше чувствовала, как внутри у нее рушатся стены, как освещаются закоулки памяти, которые она годами гасила, считая, что никогда больше не позволит себе подобных чувств. Но процесс был запущен, и уже никто не в силах был его остановить. Мэдди могла решить вопрос: достаточно было сказать, что она не та Мадлен Бомон, что в Теннесси их пруд пруди, хотя ее девичья фамилия действительно Бомон. Ей ничего не стоило сказать, что она никогда не была в Гетлинберге, что ей очень жаль, и пожелать бедняжке удачи? Но, взглянув еще раз на девушку, она поняла, что не может так с ней поступить.
Мэдди молча встала, заперла дверь в кабинет и обернулась к той, которая утверждала, что она – тот самый ребенок, от которого Мадлен Бомон отказалась в пятнадцать лет в надежде никогда больше не увидеть. Ребенок, по
– Откуда я знаю, что это именно ты? – спросила Мэдди хрипло. Она была близка к обмороку от смешанных чувств раскаяния, страха, вернувшейся боли. Родив ребенка, Мэдди больше не видела его, да и держала на руках один-единственный раз. Девушка могла быть кем угодно: ребенком присутствовавшей при родах медсестры, дочерью соседа, вздумавшего ее шантажировать ради денег. Были люди, знавшие ее тайну, и Мэдди всегда была признательна им за молчание. Сколько лет она прожила в тревоге!
– У меня есть свидетельство о рождении, – пробормотала девушка, доставая из сумочки свернутую бумажку, обтрепанную и выцветшую. Вместе со свидетельством она отдала Мэдди маленькую фотографию младенца, на которую та уставилась, держась за стол, чтобы не упасть. Точно такую же фотографию ей вручили тогда в родильном отделении больницы: краснолицая новорожденная в розовом одеяльце. Мэдди много лет хранила ее в бумажнике, но в конце концов выбросила из страха, что ее найдет Джек. Бобби Джо знал ее тайну, но ему было наплевать. Многие их знакомые рожали нежеланных детей и отдавали на усыновление, с некоторыми это случалось еще раньше, чем с ней. Но Мэдди тщательно хранила этот свой секрет.
– Ребенок, ну и что? – холодно продолжала она. – Ты могла взять эту фотографию у кого-то другого, даже из больницы. Она ничего не доказывает.
– Если бы вы согласились, что я могу быть вашей дочерью, можно сделать анализ крови, – разумно предложила девушка. У Мэдди от жалости к ней разрывалось сердце. Она совершила подвиг, но Мэдди не спешила раскрывать ей объятия. Ведь девчонка вздумала разрушить ее жизнь, напомнить ей о том, что она столько лет пыталась забыть. И как теперь объясняться с Джеком?
– Присядь на минутку, – предложила ей Мэдди и сама опустилась в кресло рядом. Как ей хотелось до нее дотронуться! Отцом девушки был старшеклассник из школы, где училась Мэдди, они даже не были толком знакомы, но он ей нравился, и они пару раз встречались после очередной ее ссоры с Бобби Джо. Парень погиб в автокатастрофе через три недели после рождения ребенка, к тому времени она уже отказалась от младенца. Она так и не сказала Бобби Джо, кто отец девочки, а тому и не было до этого дела, хотя он раз-другой поколотил ее по этому поводу, ставшему просто очередной причиной для избиений после женитьбы.
– Как ты сюда попала, Элизабет? – Мэдди произнесла ее имя с большой осторожностью, как будто само его звучание могло предопределить судьбу, к которой она еще не была готова. – Где ты живешь?
– В Мемфисе. Я приехала на автобусе. Я с двенадцати лет работала, копила деньги. Я всегда хотела найти свою мать. Отца тоже пыталась найти, но о нем мне ничего не удалось узнать. – Она по-прежнему не представляла, что ей ответит Мэдди, и поэтому страшно нервничала.
– Твой отец погиб через три недели после твоего рождения, – тихо заговорила Мэдди. – Хороший был паренек, ты немного на него похожа. – Но с матерью у нее было гораздо больше сходства: тот же цвет кожи и волос, те же черты лица. Мэдди чувствовала: отвергнуть дочь она уже не сможет, даже если бы очень захотела. Покоя не давала мысль о том, как подадут эту историю таблоиды.