Войлочный век (сборник)
Шрифт:
А сегодня узнала, почему я болею. И вы все тоже почему болеете. Это потому, что лекарств никто не покупает, так власти и «решили пустить вирус».
Мне нравится, что в нашем бантустане народ так близко, тесно, интимно переплетен с властью, мне дорого, что планы и задумки Кремля так прозрачны, так понятны народу, – тайные письмена, начертанные властителями, легко прочитываются слепыми подданными, шуршания и шепоты втекают в самое сердце народное.
Мы спим, и во сне нам открываются правды и судьбы. Что было, что сбудется, где живет дикобраз, где пасутся зебры, откуда ждать
Недолго мы побыли с вами, белые люди, хватит, надоело. Вот доедим последний батат, сверкнем напоследок белыми зубами и уйдем во тьму.
Лаванда
На ярмарке купить бутылку постного масла – раз и два; времени не занимает, ни копаться не приходится, ни выбирать, ни думать, ни хмуриться: «нет, вон ту лучше… Нет, все-таки вот эту». Поэтому продавщице скучно, покупатели не задерживаются, а поговорить-то ей охота.
– В этом году картошка вся пропала, не знаю, что есть будем, – задерживает меня разговором, сразу начинает.
– Да?
– Да, вся пропала. Она еще во-от такая, я ее тяну – а на ней уже два жука! Откуда взялись, я прям не знаю, сотни их, сотни. В прошлом году я лаванду сажала, так она их отпугивала. А зимой чё-т вся лаванда погибла, теперь вот я не знаю прямо. Вот сотни их так и ползут! Я – перчатки, маску, – и прыскаю! На каждый куст! Сколько яду перевела…
– А почему лаванда погибла?
– А не знаю! – оживляется еще больше. – Снегу мало было, вот наверно поэтому. Прошлые годы росла прекрасно. А в этом году не стало ее, и ползут!
Вид у нее такой довольный, как будто ползут не жуки, а это внуки с подарками понаехали; вообще, народ, как я заметила, страшно любит происшествия: мор, глад, трус, потоп и нашествие саранчи; не в реальной жизни любит, в реальной он либо борется и прыскает, как эта крепкая и довольная Нина Петровна, либо пьет и плачет; не в реальной, а вот в этой, литературной, рассказываемой, придумываемой и расцвечиваемой своей жизни. Это эпосы стоят в белых фартуках, эпосы. Только начни с ними про их жизнь, только прояви интерес чуть больший, нежели пересчитать сдачу, – все, заструилась Калевала ли, Илиада ли: и что погибло, и что разрушилось, и как ехали деньги везли от продажи рюкзаков, а под Новгородом бандиты с оружием: стой, вылезай! а я им: ребяты, деньги берите, но не стреляйте! я вам в матери гожусь, ребяты!..
Нина Петровна торгует от ПБОЮЛа, цивилизованно, с бейджиком на фартуке. А рядом, на перевернутой таре, обмахивается веером частный сектор: красавица дряхлых лет, вот просто красавица: кожа тонкая, бледная, глаза яркие, шиньон, правда, сполз немножечко со лба набок, но так она и человек простой, подмосковный, не Кобзон. Говорит, что ей восемьдесят три, и не понять, в чем кокетство, прибавила себе или убавила? Торгует яйцами и отходящими, последними, трепаными пионами.
– Сто километров везла – не разбила!
– Это у вас домашние?
– Домашние! Такие нежные! Последний десяток остался, все разобрали.
– А они свежие? Когда снесены?
Задумывается на лишнюю секунду. Сейчас соврет.
– Три дня назад! Свежайшие! Или вот цветочки возьмите, цветочки у меня изумительные!
Яйца несколько в говне, пионы уже клонятся долу, не жильцы.
– Ладно, давайте яйца. Почем они?
– Сто пятьдесят рублей.
– О боже.
– Сто пятьдесят. Надо бы сто шестьдесят! Держу цену, не повышаю, а надо бы! Пшеница ведь дорожает, другие повышают, я не повышаю, и что это я такая?.. Но вы знаете, что я вам скажу: тут все, буквально все полезное. Вы когда яйцо будете есть, вы пленочку себе на глаза наложите, она всё лечит.
– Пленочку?!
– Да, вот когда яйцо разобьешь, там под скорлупой есть такая, знаете, пленочка. Вот так вот ее возьмите и вот сюда, – оттягивает нижнее веко и показывает, куда накладывать говенную пленочку. – Все глазные болезни лечит.
– Какие же именно?
– Ну какие… Всякие! Катаракту, глаукому. Мне вот восемьдесят три, и я читаю без очков!
– Драгоценная моя, – говорю ей, – это что-то вы не то говорите. Катаракта – это помутнение хрусталика, это вещь необратимая. Это все равно как вы бы пытались из вареного яйца снова сделать сырое.
– Ну как же… Мне же и врач сказал… У вас, сказал, совершенно здоровые глаза… А потому что я каждый день пленочку…
И сидит на пластиковом ящике такая красивая, растерянная… Зря я, наверно, ее сказку разрушила. Надо было согласиться, покивать головой, поблагодарить, поахать, встроиться в это цветущее мракобесие, провалиться в средневековье, а там, глядишь, откроется и волшебный гербарий: сон-трава, разрыв-трава, приворот-трава… и все будет хорошо, и мы будем смотреть ясно, жить долго и победим лютого ворога лавандой.
Муджадра
Я не люблю здоровый образ жизни: очень много бессмысленного труда приходится затрачивать, а результат? Неочевидна связь между ведением здорового образа жизни и обретением здоровья.
И то сказать: вот буквально только что – судя по обилию появившихся статей – в моду вошло есть жир. Жир! – от одного этого слова все бывалоча бледнели и оседали на пол, а нынче – погляди в окно! – все только и интересуются, как съесть побольше жира – сала, масла, белой оборочки с ветчины, которую раньше отрезали и отодвигали на край тарелки со страхом. Давай бекон, давай прожилки, вот эти холестериновые бляшки давай, творогом жирным чтоб чавкать и истекать, кефир мне, девушка, шестипроцентный! – как нет шестипроцентного?! тогда сметану 30-процентную, нет, постная не пойдет.
Мы, предвижу я, с новым интересом взглянем на братскую Украину как источник розового с чесночком, со шкуркой. В крупной соли. А она – на нас. А то – газ, газ. А вот и не газ. Белоруссии тоже приготовиться. Вместе выпьем, вместе и закусим, верю.
Раньше, помню, главной задачей медицины считалось мучить человека в том направлении, чтобы он вкусного не ел. Мясо – ужас. Сливочное масло – да вы с ума сошли. Помню, в одном американском журнале, типа Ньюсуик, была реклама какого-то лекарства, снижающего уровень холестерина, якобы образовывавшегося в организме в результате вкусных ужинов при свечах с филе-миньоном и каберне-совиньоном.