Война без людей
Шрифт:
Вызывающая отторжение внешность в молодости — это билет в невидимки. Про тебя забывают. Ты в системе, но краешком, только по бумагам.Вызвать к доске? Никогда. Спросить с места? Изредка, да и то потому, что сижу сзади. Списки? Твою фамилию никогда не назовут ни на одном движе типа линейки, а в начале разных классных мероприятий к тебе обязательно подойдут один-два лучших ученика класса (лучших после меня) и, слегка смущаясь, настоятельно попросят не приходить. Чтобы «не портить ни с кем отношения». Коллективная, так сказать,
Так что значился я, значился. И пионером, и октябрёнком. Но не был.
— Вить, а ты что, был у «ксюх» во время нападения? — неожиданно выдал Салиновский.
— Ага, — пробурчал я, тыкая пальцем в слишком близко проходящих мимо прохожих. Мол, тиха!
— Да я просто хотел спросить, — блондин почесал бровь, — Чего это тебя туда занесло…
— Четвертую жену искал, — буркнул я.
— Паш, отстань от него! Ты же видел, что ему вчера Юля устроила! — угомонили Салиновского писки невест, — Тебя бы так!
— Да на нем все как на собаке заживает! — не сдавался тот.
Мирная перебранка, неловкие вопросы, очереди. Жуткий контраст. Во всем, везде. То я кого-то убиваю головой о ступеньку. То какой-то бешеный, неописуемо развратный секс в моей подземной хибаре. То обыденная до слез очередь за апельсинами. То…
Кто бы мне сказал, что жизнь в СССР может быть такой — я бы его на смех поднял. Да нет, просто принял бы за отбитого психа, закинувшегося чем-то тяжелым. Однако, реальность, как всегда, умеет удивлять.
Радует, что она хоть даёт передышки между удивлениями.
Наверное, мне не стоило вообще думать на эту тему. Наверное, у реальности есть что-то вроде строптивого, вредного и совершенно бессовестного сознания, которому абсолютно плевать на то, что у Вити нервяки, что его накануне почти час поджаривали электрическими зарядами, а затем долго делали голову. Реальность решила, что Вите и так всё слишком жирно в этой жизни далось, поэтому пора немножко встряхнуть этого зажравшегося гада.
…вместе со всем городом.
Оглушающая вспышка боли внутри заставила меня банально сложиться на тротуар, роняя авоськи. Короткий хриплый стон, несколько мучительно длинных секунд полной дезориентации… и пустота внутри. Знакомая пустота, страшная, которая мне до сих пор нет-нет, но снится.
Тоже самое, что случилось с нами в Южной Африке. Импульс, отключающий силы неосапиантов. Только… мысли в голове путаются, но я хватаюсь за них как за спасательный круг, не хочу уплывать. Рядом стонет Пашка, тихо пищат сестры-близняшки, а я смотрю в начавшее уже темнеть небо предновогоднего дня, судорожно вспоминая, заставляя себя думать, анализировать, действовать. Не отключаться.
Импульс сильнее и глубже. Если тогда он просто накрыл меня болевым одеялом, которое тут же сползло, то сейчас — нет. Он еще действует, еще давит.
Небо надо мной пульсирует. Лежу и жду, когда оно кончится. Ничего больше не остается.
Стемнело резко. Сознание? Нет, на месте. Просто надо мной наклонился человек. Женщина лет тридцати. Самая обыкновенная, если не считать её роскошного серебристого пальто с капюшоном, накинутым на голову. Под ним обычное славянское лицо, безо всяких отличительных черт, чуть худощавое.
— Как отпустит, слизнявый, — знакомым девчоночьим голосом проговорила женщина, — беги домой. У тебя там мертвяк грозит появиться. Ходить будет. Мухи заведутся. Ой как нехорошо получится!
Что? Почему взрослый человек говорит голосом подростка? Я знаю этот голос. Слышал… дважды. Вчера. «Слизнявый»… Она! Та, что была в Управлении! Как тяжело… так, стоп, что? Мертвяк? Ходить? Появиться…? Мертвец из Дремучего?!
Ходячий труп посреди Стакомска?!! Тот самый, кого мы встраиваем в стационарные ограничители?!
Женщина с невнятным скрипучим воплем безмерного удивления отлетела на пару метров, когда я, совершенно ничего не соображая, взорвался трансформацией перехода в туманное состояние. Да и сам, лишь уловив, что она кричит нечто очень удивленное и матерное на фоне кучкующихся вокруг агонизирующих неосапиантов граждан, уже летел сломя голову домой, разрывая по пути провода электропередач, снося дорожные знаки и пугая людей до усрачки.
Выстрелы? Кто-то палит из автоматов? Плевать! Мне домой нужно!
Твоюматьтвоюматьтвоюмать!!!
Момент, когда импульс пропал, я ощутил неожиданным прояснением рассудка, но столбу и светофору, закрепленному на нем, было уже всё равно. Категорически плюя на то, что мой прорыв до общаги уже вполне тянул на террористический акт по сопутствующим повреждениям, я серой пулей влетел на территорию Коморской, игнорируя выстрелы двух турелей с крыш, начавших меня осыпать свинцом. Такой же пулей, даже ядром, я воткнулся в двери «Жасминной тени», разнося их в хлам.
И застыл на секунду, соображая, что делать дальше.
— Ши…по… — из-за угла показалась тяжело дышащая баба Цао, ползущая по полу, —…ч-то?
— Где все?! — рявкнул я.
— У… тебя… все. Вику-ся… у себя, — старая китаянка всё увереннее говорила, приходя в себя, — Лысая и ледяной у…
— Помогите!! — визгливо прокричали надорванным голосом сверху, — Тимуру плохо!!
Он!
— Что случилось?! — крикнула мне вслед Цао, но я уже пёр по ступенькам наверх.
Коробку было не просто плохо. Он лежа подпрыгивал на полу, а из его глаз, рта и ушей вытекала бурая густая пена. Пальцы мужика скребли по полу с такой силой, что ногти, брызгая кровью, трескались и ломались при каждом движении. Кожа моего бывшего неприятеля не просто бледнела, она выцветала и меняла текстуру. Лысая Ленка, завывая паникующей сиреной, приплясывала над ним, явно не представляя, чем помочь.