Война и честь (Война Хонор)
Шрифт:
— А по словам господина Хейеса, — отметил в свою очередь Дюкейн, — причина лишь в том, что служба безопасности графа Белой Гавани и — особенно — ваша собственная работают исключительно эффективно... уничтожая нежелательные улики.
— Мои телохранители исключительно эффективно защищают меня от физической угрозы, что они и продемонстрировали здесь в Лэндинге, у Реджиано, несколько лет назад, — ответила Хонор. — И они действительно выполняют функции службы безопасности землевладельца Харрингтон как на Грейсоне, так и здесь, на Мантикоре. Полагаю, если бы я попросила их об этом, они бы столь же эффективно уничтожили или скрыли пресловутые улики. Но господин Хейес утверждает, что беседовал с людьми, которые якобы располагают информацией из первых рук, подтверждающей инкриминируемое нам нарушение приличий.
Улыбка ее была тонкой, но вряд ли от кого-то укрылся намек... и вряд ли кто-то не вспомнил о призраках Денвера Саммерваля и Павла Юнга.
— Все очень просто. Никаких угроз, разумеется, не было, — продолжила она, еще раз пожав плечами. — И не будет, несмотря на то, что господин Хейес, без сомнения, будет и впредь сваливать свою неспособность предоставить свидетелей на моих телохранителей. Тем временем, однако, я надеюсь, что мы уже исследовали это дело настолько глубоко, насколько оно того заслуживает, и, как я уже сказала, я не намерена бесконечно отрицать повторяющиеся обвинения.
— Конечно, ваша милость, — проговорила Принс. — В таком случае, может быть, вы будете любезны прокомментировать проект военно-космического бюджета? Например...
Остальные вопросы интервью касались исключительно корректных вопросов политики и стратегии, и Хонор была уверена, что эту часть провела безупречно. Куда меньше уверенности было в том, что кто-нибудь дал себе труд это заметить. Все аналитические обзоры, опубликованные после интервью — включая, к сожалению, “На перекрестке мнений”, комментарий, которым Дюкейн и Принс всегда завершали свою программу, — полностью игнорировали информационную часть, сосредоточившись на гораздо более интересном скандале. Согласно опросам общественного мнения и аналитикам Вильяма Александера, этим интервью она набрала несколько очков — и даже добилась того, что маятник общественного мнения слегка качнулся в её сторону. Но этого было недостаточно, чтобы надолго сдержать разбушевавшуюся стихию, и противная сторона атаковала с удвоенной яростью.
Как ни странно, травля не была единодушной. Хонор с удивлением обнаружила человек пять известных либералов и даже парочку комментаторов из консервативной партии, которые искренне отстранились от этой охоты на ведьм. В глубине души она устыдилась, когда осознала это свое удивление. Она вдруг поняла, что приобретенный цинизм по отношению к сторонникам правительства Высокого Хребта сделал для неё дикой саму мысль о том, что кто-то из них может быть порядочным человеком. Но таких людей было слишком мало, и, по мере того как ритм кампании ускорялся, эти голоса разума просто растворились — не замолчали, но были заглушены мастерски дирижируемым хором инсинуаций и обвинений.
Были у нее и защитники. В самый разгар кампании Катрин Монтень схлестнулась с руководством собственной партии. Она безжалостно и едко осудила инициаторов скандала, недвусмысленно, открытым текстом назвав графиню Нового Киева и других старших членов либеральной партии соучастниками дела, которое она прямо назвала клеветнической кампанией. Что забавно, когда партийное руководство в ярости принялось третировать ее “за неслыханную наглость”, это сыграло на руку Кэти, помогая завоевывать голоса избирателей Верхнего Тредмора. Но это был один отдельный округ, где люди действительно прислушивались к аргументам, высказываемым в ходе чрезвычайно активной предвыборной кампании нескольких кандидатов, а не просто реагировали на шум и пену, бурлящие на поверхности.
Клаус и Стейси Гауптман тоже оказали Хонор всевозможную поддержку, только они мало что смогли сделать. Стейси дала понять, что ресурсы семьи Гауптман полностью в распоряжении Хонор, но, если честно, состояние Гауптманов, при всей его необъятности, ничего не значило в политической войне. Тем не менее их частные детективы (а помимо них Вильям Александер и Антон Зилвицкий, только об этом Хонор никому не собиралась рассказывать) настолько глубоко,
К сожалению, мантикорские законы о клевете и оскорблении чести и достоинства хоть и карали жестче, чем многие другие, но были уязвимы для осмотрительного человека. В них оставалась удобнейшая лазейка: закон признавал право журналиста на сохранение своих источников в тайне и чинил серьезнейшие препятствия истцу, требующему раскрытия этих источников. Пока Хейес ограничивался тем, что ссылался на некие “источники”, которые предполагают, что Хонор и Хэмиш — любовники, и никоим образом не давал оснований обвинить его в том, что он утверждает то же самое от своего лица, он находился в миллиметре от опасной грани закона о клевете, но черты не переходил. Хонор сделала все, что было в ее силах, пытаясь спровоцировать его на это фатальное заявление, но он не допускал опрометчивых ошибок. Она могла бы подать на него в суд за ущерб, нанесенный её репутации, и, возможно, даже выиграть, но процесс затянулся бы на годы (по меньшей мере), и каким бы внушительным ни оказался в конце концов штраф, на текущую политическую ситуацию это никак бы не повлияло... за исключением того, что общественное мнение разом поверило бы, что Харрингтон отчаянно пытается любыми способами заткнуть рот правдивому журналисту.
Дуэльный кодекс — и, видимо, к счастью, — так же освобождал журналистов от возможного вызова на основании опубликованного репортажа или комментария. Пожалуй, она могла бы изобрести другой повод для дуэли, но вынужденно согласилась с Вильямом: в результате все станет только хуже. Кроме того, Хейес явно не забыл, что случилось с Павлом Юнгом. Ничто во вселенной не заставило бы его оказаться в таком положении, чтобы Хонор могла вызвать его на дуэль.
Таким образом, у них не осталось ни единого способа остановить поток слухов и сопутствующих едких умозаключений правительственных комментаторов и их сторонников.
Журналисты, симпатизирующие центристам, — зачастую не менее предвзятые, чем любой либерал или консерватор, — в отчаянии пытались парировать удары. Но атаки шли непрерывно, с разных сторон, их умело координировали, и разрозненные защитники один за другим умолкали. А кое-кто из людей, от которых можно было ожидать, что они встанут на защиту леди Харрингтон и графа Белой Гавани, попросту не пытались сделать ничего серьезного, и она знала, что Вильям запоминает, кому принадлежат эти молчащие голоса. Не для того, чтобы впоследствии наказать их за слишком слабую поддержку, а потому, что их молчанию могла найтись веская причина. Многие десятилетия ходили упорные слухи о графах Северной Пустоши и их способности манипулировать в равной степени союзниками и оппонентами, с толком используя секреты, содержащиеся в собранных досье. Александер собирался выяснить, нет ли у тех, кто сохранял такое выгодное для Стефана Юнга молчание, уязвимых мест, которые могут быть использованы и в будущем.
Тем не менее, в конечном счете, все усилия центристов — и даже открытая поддержка самой королевы — не привели ни к какому заметному результату. Слишком умело были направлены смертоносные стрелы. Хонор знала, что они с Хэмишем продолжают пользоваться популярностью среди мантикорских избирателей, но она знала и то, что позиции их обоих стали намного менее прочными. Их не могли заставить покинуть Палату Лордов, но буря общественной критики, вызванная предполагаемой супружеской изменой, отражалась на их товарищах по партии в Палате Общин. Центристы теряли доверие избирателей. Их лидеры превратились из полезных союзников в помеху. И, что самое важное, из-за Хэмиша и Хонор их партия теряла опору в палате, где это было особенно важно, в палате, которую Высокий Хребет и его союзники еще не контролировали.