Война и люди
Шрифт:
Мы на Воронежском фронте. По ту сторону Дона — немцы. Погода у нас хорошая, стоят хлеба, солнечно. Кроме еды из полевой кухни, варим картошку. С пулеметом заняли позицию в подсолнухах.
16–17 августа
Затишье сменилось ожесточенными боями.
Пятый день наш взвод находится на передовой. Кое-кто уже погиб, некоторых ранило. Одного парня я всю ночь тащил к переправе.
Вернулся к нашим – их тоже осталось двое. Тяжелые предчувствия…
24 августа
Над письмом к вам вспомнил
Сурово шумят вершины сосен, а внизу тихо. Трещат стрекозы. Когда не падают мины, как будто и нет войны. Иногда мина почему-то не разрывается, тогда становится как-то неприятно (шлепок, а взрыва нет) и ждешь, когда послышится новый свист и разрыв…
Видел во сне много яблок. Это потому, наверно, что каждый день – пшеничный суп и чечевичный отвар… Что известно об университете?
30 августа
Постепенно надвигается осень. Утрами над Доном стоит такой туман, что не видно противоположного берега. А днем сверкают на солнце меловые скаты — вдоль берега вьется насыпь железной дороги.
14 августа освобождали один населенный пункт (если внимательно читать сводку, то это пункт К* южнее Воронежа) и благодаря «умелому» командиру попали под перекрестный огонь наших и немецких автоматчиков… Все время против нас действовала немецкая дивизия, а сейчас прислали полк эсэсовцев. Самоуверенные. Наступали чеканным шагом, шинель нараспашку, с галстуками. Троих взяли в плен. Они все спрашивали у наших конвоиров, далеко ли до Волги. Говорят, что Гитлер обещал им конец войны, когда выйдут к Волге.
Хорошо действует наша «катюша». Батарея появляется на день раза два-три. Дрожит земля. В густом облаке черного дыма сверкают языки пламени. И тут же в стороне немцев – гром взрывов, все горит. Пленные мадьяры говорят, что они не боятся наших орудий и самолетов, но боятся «катюши». При этом мадьяр прикидывает три пальца левой руки к пяти правой, и получается наша восьмиствольная «катюша»…
2 сентября
Наше новое место в нескольких десятках метров от Дона. Фронт на том берегу. Пули к нам залетают все время. Неприятно, но привыкаешь.
Горит населенный пункт на другой стороне. От этого городка уже ничего не осталось. За него три месяца идет бой. Я был в городке: разрушенные дома, развороченная линия железной дороги, валяются обломки домашней утвари. Ни души прежних жителей. Только кошки почему-то не покинули городок. Иногда слышишь вдруг: «Мяу!» И становится жутко…
Вечером в наших кустах начинается жизнь. Приезжают подводы с продуктами, кухни, раненых отправляют в санчасть. Шумят старшины — разыскивают людей из своих подразделений, спорят ездовые, наша братва делит сахар и сухари, кто-то кашляет, жалуется, что не привез старшина табаку… И вдруг загорится ракета, пущенная из нашего или немецкого самолета. Тогда все движение прекращается, люди скрываются по кустам, а если кто зазевался — со всех сторон несется такая художественная критика, что виновный падает и, кажется, даже не дышит. Но погасла ракета, и все опять, как в муравейнике, зашевелилось, задвигалось…
А днем сидим по окопам. В последнее время ведем истребительную войну со вшами. Думаю побрить голову — все же меньше будет для них убежища на исхудавшем солдатском теле.
Утром, когда всякое движение прикрывается туманом, ходим к Дону за водой, запасаемся на весь день. Вода медленно-медленно течет куда-то вниз. Иногда плеснет рыба, свистнет в воздухе кулик или плюхнет о воду пуля…
Иногда встретишь друга, которого давно не видел, поздороваешься: «Жив, Николай! Здорово друг…» Радостно на душе становится, разговоришься, вспомнишь что-нибудь хорошее или плохое, пережитое вместе. А потом он уходит в одну сторону, ты – в другую, и думаешь: «А встретимся ли еще?…»
7–8 сентября
Три ожесточенные атаки, которые мы отбили. Много раненых. Нарушилась почтовая связь, так что сразу получил три письма. Отправляю свои. Конверты я приспособился склеивать мылом или хлебом — хорошо получается! Вечером лил дождь. Сейчас, в 12 дня, тепло. От наших плащ-палаток столбом поднимается пар, сушим портянки.
Видел вчера автоматчиков, приданных нашему полку. Они шли гуськом по мокрой земле в плащ-палатках. Подумал: им бы еще читать «Пионерскую правду». Я и сам, правда, такой же желторотый, как эти ребята. Но я уже пообстрелян…
Ночью произошли события, которые в сводках обычно изображаются так: «После ожесточенных боев с превосходящими силами противника, в ходе которых противнику нанесены значительные потери, наши войска отошли на новые позиции…»
13 сентября
В последнее время непрерывно кочуем с места на место. Остановились — сразу роем блиндажи и окопы. Все мы настолько привыкли к окопам, что, когда оказываешься один в поле или в деревне, становится как-то не по себе — все думаешь, куда спрятать голову.
Самоснабжение идет полным ходом, как у лесных зверят. Идешь по лесу и видишь, как ребята варят тыкву, картошку, лопают зеленые помидоры. Это все — дополнение к пайку (800 граммов хлеба, 80 граммов крупы и 20 граммов сахара в день). Но увы! На окрестных плантациях картошка подходит к концу. И самое главное — нет соли. Мне доверили хранить крошечный мешочек с солью. Но кто-то его «одолжил». Взводный от злости чуть меня не пристукнул.
Многих товарищей и друзей уже нет в живых, уже не увидишь их. Печально глядеть на треугольные письма к одному из них. Пишет девушка. А парня уже три недели нет на земле…
16 сентября
Холодно. Ночью кутаюсь в плащ-палатку, однако прохлада заполняет все лазейки и щиплет, щиплет… У меня на левой руке пристроился здоровенный чирей, от которого рука неистово ноет. Надо бы перевязку, но нечем. Есть один индивидуальный пакет, но я храню его для более важного случая. В ротах один пакет выдают под расписку на пять бойцов, однако это не так уж важно.
Запасаемся теплой одеждой. В огнеметной роте я видел ребят с огромными вещмешками, а иные несли под мышкой валенки и полушубки. Невиданное богатство! Дошло до того, что наш капитан вызвал их командира для уточнения: что это за армия и откуда все это?