Война и люди
Шрифт:
В те дни произошло событие, о котором я до сих пор вспоминаю с горечью. Но прежде чем рассказать о нем, попытаюсь коротко воссоздать общую обстановку, сложившуюся на нашем участке фронта. К 30 марта, в результате согласованных действий войск 1-го и 2-го Украинских фронтов, 1-я танковая армия врага была охвачена нашими соединениями в районе Чемеровцы, Дунаевцы, Студеница. В котле оказалось десять пехотных, девять танковых, моторизованная, артиллерийская дивизии гитлеровцев. Однако окружение не было сплошным. Мер по усилению как внешнего, так и внутреннего фронта окружения своевременно не приняли. Неудовлетворительно велась
Окруженная группировка врага, сконцентрировав войска на узком участке фронта, пробивалась на запад, в общем направлении Чортков, Букач. Тут наряду с другими частями находилась и 309-я стрелковая дивизия, которую лишь накануне переподчинили нашему корпусу.
Эта дивизия занимала оборону на правом фланге, а я с утра поехал на левый, во 2-ю гвардейскую воздушно-десантную дивизию. Комдив полковник С. М. Черный доложил обстановку. Она оказалась угрожающей: противник сосредоточивал танковые силы. Правда, я не особо беспокоился за положение дел в 309-й. Командовал ею опытный, энергичный генерал-майор Дмитрий Феоктистович Дремин. Дивизия не раз отличалась в боях.
С НП 2-й гвардейской в первые же минуты пребывания мне пришлось наблюдать контратаку врага. Группа немецких танков выкатилась из-за соседнего леска и направилась в сторону наших войск. Впереди, настороженно поводя стволами, шли несколько королевских «тигров». Полковник Черный рассказал, что рядом с дорогой, по которой идут танки противника, замаскирована самоходная артустановка СУ-152. Неожиданно «тигры» повернули прямо на самоходчиков. Расстояние быстро сокращалось. Семьсот метров... шестьсот... пятьсот... Мы все волновались за судьбу артиллеристов. Нервничал и полковник Черный.
Вдруг грянул орудийный выстрел... другой. Оба «тигра» задымились. Один уткнулся хоботом пушки в дерево, другой крутанулся на перебитой гусенице и замер.
— Красиво сжег! — громко сказал Черный, окидывая собравшихся горделивым взглядом. Сказал так, словно он сам лично уничтожил эти танки.
Остальные танки противника остановились, открыли огонь. В бой вступила наша артиллерия.
Грохот орудий продолжался более получаса. Противник дрогнул и начал отходить.
Вскоре мы разговаривали с командиром самоходной установки. Молодой лейтенант рассказал, как сидел в засаде, как сдерживал себя, ожидая, пока танки подойдут поближе и подставят борты, хвалил заряжающего за быстроту. Как ни старался лейтенант, он не мог скрыть охватившей его радости. Казалось, она так и брызжет из его глаз.
К награде его,— предложил я полковнику С. М. Черному. — Его и"всех членов экипажа.
И в этот момент меня позвали к телефону. Звонок из штаба корпуса. В трубке взволнованный голос начальника оперативного отделения Доможилова:
— Никита Степанович, на правом фланге беда.
— Что случилось?
— Прорвался -немец. Смял два полка триста девятой дивизии. Туда выехал генерал Бондарев. Наводит порядок.
Хорошего настроения как не бывало. Выехал в штаб. Григорий гнал машину с бешеной скоростью. Я опустил стекло, высунулся, подставляя разгоряченное лицо под упругую струю прохладного
Так думал я. И тут же пришел к мысли, к которой не мог не прийти: «Ну, а сам-то ты? Почему, узнав, что дивизия вливается в корпус, сразу же не поехал туда, не поговорил с людьми? Понадеялся на то, что командир там боевой и политработники сильные?»
В штаб прибыл ночью. Сырое тяжелое небо висело над самыми крышами. И на душе было сумрачно. Однако, увидев бледного, расстроенного Бондарева, я даже попытался улыбнуться.
— Что, Андрей Леонтьевич, досталось нам? Не все же побеждать.
Бондарев махнул рукой.
— Брось, Никита Степанович, бодрячком прикидываться. Дай-ка лучше махры. Папиросы что-то нынче, как трава.
Я достал свой резиновый кисет, оторвал клочок газеты. Бондарев скрутил цигарку, жадно затянулся. Накурившись, рассказал, как было дело.
Пробив оборону на узком участке фронта, гитлеровские танки вышли на артиллерийские позиции 309-й дивизии, в ее тылы, уничтожили несколько артрасчетов.
— Давно у нас такого не было, — заметил Бондарев.
— В штабе армии знают? — спросил я.
— Послал донесение.
Бондарев быстро заходил по комнате, по обыкновению своему слегка сгорбившись, заложив руки за спину. Потом подошел к карте, нетерпеливым жестом руки подозвал меня.
— Взгляни, Никита Степанович. Видишь, как они врезались в наши позиции? Шилом. Так мы у них оторвем жало. Вот здесь ударит Стенин, а тут — вторая воздушнодесантная.
План, который предложил комкор, был прост, точен и рассчитан на ту же неожиданность, которая только что послужила козырем врагу. Он полностью оправдал себя. В ту же ночь удалось не только восстановить положение, но и вернуть все орудия (они стояли на своих же позициях, целые и невредимые).
Бондарев, довольный успехом, забыл о моей махре и снова перешел на папиросы. Только радость его оказалась преждевременной. Утром мы получили приказ из штаба фронта. Читаю и не верю своим глазам: «За отход без приказа, за оставление противнику артиллерии командира корпуса от должности отстранить».
Андрей Леонтьевич принял это сообщение внешне спокойно. Только лицо потемнело. Да еще вскользь брошенная фраза выдала смятение души:
— Обидно, шут его подери! Ведь дивизию эту я, по существу, еще и не принял. Воюешь, воюешь, а потом...— и он махнул рукой: дескать, о чем говорить.
Признаться, решение об отстранении Бондарева меня ошарашило. За плечами Бондарева — годы гражданской войны, финская кампания, оборона Ленинграда, Днепр. Он умело командовал соединениями, обладал развитым тактическим и оперативным мышлением, крепкой волей. Его знали и ценили в войсках.
В каких только переделках не бывали мы с Андреем Леонтьевичем. Не раз, как говорят, вместе умирали и воскресали. В любых обстоятельствах он сохранял ясность ума, не поддавался дурному настроению, никогда не падал духом, из любого самого трудного положения находил выход.