Война и право после 1945 г.
Шрифт:
Необходимо признать, что эта многообещающая программа выходила далеко за пределы того, что могло быть достигнуто. Не дать государствам в своей внутренней политике делать то, что делалось в гитлеровской Германии, безусловно, было хорошим делом, но был ли другой способ достичь этой цели, кроме как уполномочить государства вмешиваться в действия друг друга – действия, которые они же сами упорно рассматривают как их внутреннее дело? Победители, озабоченные моралью, в данном случае столкнулись с одной из многочисленных граней своей вечной дилеммы: как далеко рискнут они зайти в расследовании злодеяний побежденных, без того чтобы вызвать неприятные ответы tu quoque [75] или создать прецеденты вмешательства, которые впоследствии доставят неудобства? Острый осколок этого аргумента tu quoque, проникший через выставленные организаторами Международного военного трибунала в Нюрнберге барьеры, здорово помог при защите командующего немецкими подводными лодками адмирала Дёница. Сам по себе факт, что этот довод больше практически не применялся, не лишает силы приговоры трибунала обвиняемым, признанным виновными в военных преступлениях и преступлениях против человечности. Но возможности аргумента tu quoque выходили далеко за рамки конкретного судебного применения. Нюрнбергский процесс в целом не имел морального авторитета в глазах тех, кто, глядя на двух русских судей,
75
На себя посмотри (лат.). – Прим. перев.
Другие факторы, более явно имевшие политический характер, внесли свой вклад в размывание смысла новой постановки вопроса о правах человека. Победители перессорились между собой, как это всегда происходит в коалиции, состав которой разнороден. Первоначальная их договоренность о принципах и плане создания ООН содержала обширное поле для разногласий по поводу того, как эти принципы надо интерпретировать и как следует разрабатывать детали плана. Некоторые из базовых предпосылок, на основании которых была создана ООН, сразу же оказались ошибочными, например предположение о том, что непосредственные и главные угрозы миру будут исходить от возродившихся Германии и Японии и что такого понятия, как атомная мощь, не существует, не говоря уже о предположении, что одна крупная держава будет обладать фактической монополией на нее. Чем очевиднее становилось, начиная с 1947 г., что Совет Безопасности, в конечном счете, не сможет избавить государства от их классической озабоченности безопасностью, тем меньше государства были склонны поступиться сколько-нибудь значительной частью суверенитета, что является классическим следствием этой озабоченности. СССР и его социалистические союзники, не имеющие себе равных в декларативном осуждении фашизма и решимости подавлять его, настаивали, что лучший способ предупредить возрождение фашизма – это содействие социализму, а единственный способ содействовать социализму – это утверждение социалистическими государствами своего полного суверенитета. Как при этом «интернационализм», согласно клятвенным заверениям социалистов и коммунистов, сочетался с социализмом, могли уложить в своей голове только они сами, но никогда не могли понять активисты прав человека, принадлежащие к либеральной традиции.
Тем не менее в послевоенные годы было немало достигнуто в деле реализации программы прав человека, и эти достижения ознаменовали революцию в международном праве и международных отношениях. Дело не дошло до ниспровержения классической доктрины суверенитета государств. Она осталась нетронутой в Уставе ООН (ст. 2, параграфы 1, 4 и, в первую очередь, 7) и с тех пор снова и снова воспроизводилась во всех крупных законодательных актах ООН. Но с 14 октября 1945 г., т. е. того дня, когда Устав вступил в силу, эта доктрина столкнулась с конкуренцией. Наряду и параллельно с ней развивалось законодательное направление, содержащее правила и стандарты в сфере гуманитарного права и прав человека, которые государства обязывались хотя бы учитывать, и если исходить из того, что слова хоть что-нибудь значат, то в самом крайнем случае можно было потребовать от государств их соблюдения. Права человека первыми начали приобретать конкретную форму. Развитие и поощрение «уважения к правам человека и основным свободам для всех, без различия расы, пола, языка и религии», ясно прочитывалось в ст. 1 Устава как одна из целей ООН. Главы 9 и 10 более детально излагают обязательства государств. Еще более подробно освещает вопрос о правах человека Всеобщая декларация прав человека. Ее историческая функция состояла в том, чтобы быстрее, чем это могло произойти при любом другом варианте, сформулировать список того, что следует делать государствам, и составить для прав человека своего рода хартию, а также сформировать у этой идеи собственный внушительный моральный авторитет, подталкивая к принятию юридически обязательных конвенций, последующее заключение которых всегда было целью этих действий. Члены ООН настаивают, что их суверенные права остаются в полной силе, и номинально они их сохраняют, одновременно, тем не менее, обязываясь соблюдать разнообразные права человека, что в принципе дает право соседним государствам жаловаться в случае пренебрежения ими. Будучи сторонами, подписавшими Женевские конвенции, которые были выработаны в те же месяцы и подготовлены для принятия всего на девять месяцев позже, чем ВДПЧ, эти государства оставались еще более жестко связаны детализированным набором обязательств в сфере гуманитарного права, чему будет посвящена оставшаяся часть этой книги.
Глава 4
Женевские конвенции 1949 Г
В те же месяцы и годы, когда судебные процессы о военных преступлениях продвигались к своему завершению, параллельно и незаметно происходил систематический пересмотр женевской части корпуса права. Результатом этого процесса стали четыре Женевские конвенции, принятые летом 1949 г. Обдуманно направляемый Международным Комитетом Красного Креста и заключенный в разумные с точки зрения этой организации рамки пересмотр настолько затянулся и был, собственно говоря, настолько лишен какого-либо драматизма, что практически не привлек к себе какого-либо внимания широкой публики. Тем не менее некоторые из дискуссий и достижений в рамках этого процесса немало заинтересовали бы наиболее вдумчивых представителей общественности. «Нюрнбергская» и «токийская» истории вызвали с самого начала большую известность и до сих пор занимают внимание историков. Что касается «женевской» истории, то она, хотя и связана содержательно с двумя другими и, как и они, входит составной частью в общую историю права войны, до сих пор практически не рассказана, разве что одними юристами другим юристам по причинам профессионального интереса и их профессиональных соображений [76] . Эту историю можно рассказать подробнее (и она безусловно этого заслуживает) и в более историческом ключе.
76
Заметное исключение составляет работа: Paul de La Pradelle, La conf'erence diplomatique et les nouvelles conventions de Gen`eve du 12 a^out 1949 (Paris, 1951). Ее автор – представитель выдающейся династии юристов-международников (одному из более ранних членов которой, Альберу Жуффре де Лапраделю [sic], мы обязаны великолепной историей Гаагской конференции: Albert Geouffre de Lapradell, Сonf'erence de la paix, La Haye (Paris, 1990)), был профессором в университете Экс-ан-Прованса и делегатом от Монако на Дипломатической конференции. Он, несомненно, писал не только для своих коллег, но и для более широкой аудитории.
На подступе к Дипломатической конференции
Официальным началом процесса выработки ЖК послужило письмо, направленное 15 февраля 1945 г. президентом МККК правительствам и национальным обществам Красного Креста, в котором излагалась предварительная программа действий и содержалась просьба о помощи в сборе документации. Реакция правительств различалась в соответствии с их пониманием приоритетов – в конце концов, почти для
77
CAN 619–400 c. Letter signed S. Morley Scott to Ministry of External Affairs, 15 Sept. 1944.
78
Я обрисовал настроения британских чиновников в своей статье «Making the Geneva Conventions of 1949: The View from Whitehall» in: Jean Pictet, Festschrift (ed. C. Swinarsky, Geneva and The Hague, 1984), 5—15.
Существо этого общего предприятия несколько прояснилось с появлением письма Хубера «Большой пятерке» (США, СССР, Великобритания, Франция и Китай) 5 сентября 1945 г., в котором официально предлагается при первом же удобном случае созвать совещание «правительственных экспертов». СССР в конце концов отказался участвовать под предлогом, что «предварительное изучение вопроса» еще продолжается. Остальные четыре государства, кто раньше, кто позже, ответили положительно, но тянули слишком долго, чтобы «эксперты» могли собраться так быстро, как надеялся МККК [79] . Конференция правительственных экспертов, посвященная изучению конвенций о защите жертв войны, исключительно важная для взятия на себя правительствами определенной меры ответственности за процесс, была созвана только в апреле 1947 г.
79
Эти события в Великобритании занесены в хронику и характерным образом отретушированы: FO369/3592, K. 17349, 17350, 17355—17356 and 17358.
В этом месте удобно было бы обрисовать некоторые политические и психологические аспекты этой истории, без которых ряд событий невозможно будет понять, а именно установки, «умонастроения», если так можно выразиться, наиболее важных действующих лиц, которые по необходимости были государствами, за исключением самого МККК. Было совершенно очевидно, что государства будут подходить к делу, имея в виду хотя бы отчасти политические цели. Гораздо менее очевидным было то, что в этом была политика и с точки зрения Красного Креста.
В этой книге не преследуется цель внести вклад в исследование внутренней истории движения Международного Красного Креста, но без упоминания одного аспекта этой истории нельзя обойтись: речь идет об отношениях между двумя международными структурами, МККК и Лиги обществ Красного Креста. Проблемы, вносившие разделение между ними, носили операционный, финансовый и институциональный характер. Каждая из структур стремилась поощрять международную деятельность движения и распространять деятельность Красного Креста на новые сферы, приобретшие значение в послевоенное и мирное время; для этого они стремились снискать сочувствие и получить в свое распоряжение некоторую часть ресурсов национальных обществ Красного Креста. Каким образом следовало распределить функции и кто должен был стать главным? С точки зрения МККК Лига слишком легко могла войти в роль нахальной американизированной кукушки в гнезде Красного Креста. Однако национальные общества находили ее в некоторых отношениях привлекательной. Лига понимала их стремление расширять работу в мирное время и будучи, несмотря на заметное засилье американцев, международной организацией, созданной по модели Лиги Наций, она лучше учитывала национальные чувства и предлагала больше возможностей для влияния на руководство, чем МККК, управляемый исключительно швейцарцами и кооптирующий кадры по своему усмотрению, не говоря уже о том, что она давала больше возможностей для получения реальной власти, в чем некоторые общества и лица были сильно заинтересованы.
Устав Международного движения Красного Креста сильно усложнился в результате последовательных поправок, принятых с целью консолидации его действий. Трудности были достаточно успешно преодолены во время войны благодаря переезду штаб-квартиры Лиги из Парижа в Женеву и образованию «смешанной комиссии», в рамках которой Лига и МККК распределяли между собой деятельность, которая по уставу не относилась к исключительной компетенции последнего. Когда военные действия закончились, смешанная комиссия постепенно была ликвидирована, и политическая ситуация в движении Красного Креста вернулась к тому состоянию, в котором она находилась в 1939 г. с той лишь разницей, что война привела к появлению в ряде национальных обществ некоторых идей по поводу того, как они видят развитие движения в целом, а также к тому, что некоторые из этих обществ привыкли работать в таком тесном сотрудничестве со своими правительствами, что направляли представителей в официальные делегации от своих государств, а в ходе дебатов выступали скорее на их стороне, чем на стороне МККК.
У самого МККК, конечно, была обширная программа совершенствования конвенций, связанных с Красным Крестом и с военнопленными, сделать эти конвенции более действенными во время тотальной войны. Б'oльшая часть этих вопросов была понятна и с сочувствием воспринималась государствами, у которых перечни необходимых мер включали более или менее то же самое. Не возникало никаких принципиальных возражений и в отношении заключения новой конвенции о гражданском населении – на этом давно настаивало движение Красного Креста. Смысл дискуссий на эту тему, инициированных государствами, состоял в том, чтобы убрать некоторые детали первоначальной концепции МККК, которые были сочтены несовместимыми с жизненно важными военными интересами и соображениями безопасности, однако даже с учетом этих возражений оставалось более чем достаточно, чтобы будущие военные оккупанты задались вопросом, а не слишком ли много уступок они сделали. Гораздо более разочаровывающей для МККК и его сторонников оказалась судьба попытки расширить содержание конвенций, добавив к четко очерченной международной сфере применения еще и гражданские войны. МККК знал с самого начала, что этот шаг вызовет намного больше споров, чем могли представить себе рядовые энтузиасты Красного Креста. И действительно, этот вопрос стал причиной многих жарчайших споров на конференциях. Окончательный результат этой попытки (общая статья 3) оказался намного менее расширительным, чем на то надеялись ее инициаторы.