Война и причиндалы дона Эммануэля
Шрифт:
Некоторое время Гарсиа и Фуэрте молча смотрели друг на друга, потом генерал проговорил:
– Будь это правдой, друг мой, я бы отдал таких солдат под трибунал. Но я в это не верю.
Гарсиа усмехнулся.
– Генерал, – сказал он, прихлопнув комара на руке, – полагаю, вы немного погостите у нас – если, конечно, мы вас не расстреляем, – и вскоре сами поймете, чем занимается ваша армия. Поскольку Сезар находится в вашем попечении, меня весьма удивляет, что вы до сих пор не в курсе. Приказы военным исходят от вас.
– Отче, я никогда не отдавал приказов на огульные преступления, – очень серьезно произнес генерал. – Вы меня оскорбляете.
– Значит, левая рука не ведает, что
– Знаете, левые, по-моему, вообще не ведают, что творят, – заметил Фуэрте. – Как бы там ни было, отче, могу я попросить вас кое о чем?
Гарсиа кивнул.
– Если мне придется умереть, я бы попросил перед этим исповедовать меня, а потом пристойно похоронить.
– Не думаю, что до этого дойдет, но, если вдруг так случится, я, конечно, сделаю, как вы желаете.
– Благодарю вас, отче. Теперь позвольте спросить, как вы здесь оказались? Вы, божий человек?
– Хочу принести в этот мир немного добра. А вы с какой стати очутились в армии? Культурный человек, любящий бабочек и музыку Чавеса?
Тут влетел возбужденный Федерико.
– Выводи, Гарсиа! Его будут судить на совете как врага народа!
Генерал криво улыбнулся:
– Ну что ж, идемте, отче. А в ответ могу только повторить ваши слова.
Генерал, любитель птичек, шагнул из прохладного полумрака старой травяной хижины, и солнце осветительной ракетой ударило ему в лицо.
Прикрыв глаза ладонью, он увидел, что перед ним полукругом сидят человек тридцать партизан бандитского вида; одни рассматривали его с праздным любопытством, другие изничтожали взглядами, полными лютой ненависти, и это ошеломляло сильнее, чем тропическое солнце гор. Обернувшись, Фуэрте поймал взгляд Гарсиа:
– Еще, пожалуйста, позаботьтесь о моей ослице. Ее зовут Мария.
13. Как превратить крестьянина в бойца
Крестьяне становятся партизанами совсем по другим причинам, нежели интеллигенты из среднего класса. У последних все начинается с теоретических убеждений, взлелеянных в горячих многочасовых беседах в кафе и столовых студенческого союза. Затем некоторые исчезают в сельской глубинке – например, Хуго Бланко в Перу – и пытаются, внедряя классовое сознание, организовать крестьян и горных рудокопов. Другие, как поэт Хавьер Эро [36] или Че Гевара, тратят жизнь в джунглях или в горах, где планируют героические «восстания», которые никогда не захватывают территории надолго, и в итоге всегда подавляются, поскольку крестьяне и перебежчики бросают позиции перед лицом наступающей армии.
36
Хуго Бланко – троцкист, в начале 1960-х гг. в Перу занимался организацией вооруженных крестьянских формирований. Хавьер Эро(1942–1963) – перуанский поэт, участвовал в партизанской деятельности.
Крестьяне часто не знают испанского, совершенно необразованны и всю жизнь отрезаны от мира. Их не интересуют многословные теории, они редко становятся партизанами, ибо принимают вещи такими, какие они есть, и не могут бросить наделы из опасения лишиться быков или потерять урожай.
Очень многие, однако, в рабских условиях гнут спину в огромных поместьях, что и за неделю верхом не объедешь. В Боливии и Перу проводились земельные реформы, но местные власти редко их поддерживали, и реформы вечно вязли в болоте жульничества и бюрократии.
Среди помещиков встречаются просвещенные и добрые хозяева – например, дон Эммануэль. Они строят дома для работников, открывают школы и больницы, содержат стражей порядка.
А вот братья Карильо были хозяевами совсем иного сорта. Тысячам своих работников они вообще не платили, но заставляли работать шесть дней в неделю, и за это позволяли крестьянским семьям иметь крохотные наделы, откуда три пятых урожая отходило тем же Карильо.
Словно этого невероятного рабства было мало, братья еще завели банду наемных головорезов, чтобы держать крестьян в узде, и неохотно допускали в свои владения местные власти. Карильо свободно пользовались «правом первой ночи», а уж насиловали и издевались, когда и где приспичит.
Однажды два брата Карильо надругались над молодой женщиной, женой Педро Аревало, потом убили ее, а тело бросили на плантации коки. Упреждая жалобы Аревало, они сами заявили на него в полицию, обвинив в краже, и вместе с полицейскими отправились арестовывать. По дороге они остановились пропустить по маленькой, но так набрались, что отправили за Педро мальчугана по имени Пауло. Педро приехал на ослике, вспыхнула яростная перебранка: Педро Аревало обвинял братьев Карильо в изнасиловании и убийстве жены, а те его – в воровстве и навете.
Полицейские напились и к тому же не испытывали большой любви к Карильо, а потому вернулись в участок, так и не разобравшись; Педро и Карильо тоже разъехались по домам.
Два младших брата Педро Аревало, Гонзаго и Томас, трудились вместе с ним на банановой плантации и на своем клочке земли. По деревне разнесся слух, что следующим вечером головорезы Карильо захватят Педро, и утром Томас, Гонзаго и еще несколько крестьян отправились в полицейский участок – попросить оружие для зашиты брата от Карильо. Трое полицейских сочувственно их выслушали, но ответили, что не могут вот так запросто раздавать оружие. Сержант хотел уже было сам отправиться с крестьянами на защиту Педро Аревало, прихватив двух подчиненных, но Томас – как всегда, нетерпеливый, горячая голова, – выхватил револьвер и пригрозил всех перестрелять, если сейчас же не дадут оружие. Гонзаго кинулся к брату, возникла потасовка, и сержанту случайно прострелили голову. Двух других полицейских крестьянам пришлось связать, чтобы те не арестовали Томаса за убийство. Они забрали из оружейки четыре винтовки и патроны к ним, вернулись к лачуге Педро, но опоздали. Педро висел на кривом дереве, а его хибара полыхала в огне.
Взбешенные крестьяне отправились к хозяйской усадьбе и окружили ее, прячась за деревьями. Мощные телеса Альберто Карильо в дверном проеме – легкая мишень; под градом выстрелов он рухнул на колени и распростерся ничком на деревянных ступенях. В окнах тотчас появились физиономии наемников. Атакующие крестьяне обстреляли дом, и физиономии скрылись.
Началась длительная осада. Гонзаго перерубил толстые черные пластиковые трубы, по которым подавалась вода из напорной башни, и искромсал электрокабель генератора, получив при этом сильнейший удар током. Гонзаго вырубился, но желаемый результат был достигнут – кондиционеры в доме заглохли.
День разгорался, и, когда солнце достигло зенита, удушливая жара в бетонном доме стала невыносимой. Наемник подошел к окну глотнуть свежего воздуха и был застрелен на вдохе. Крестьяне выжидали, по очереди отдыхая в тени, а запертые в усадьбе погружались в отчаяние. Они выпили все пиво из холодильника, расстегнули пуговицы и, стряхивая щипавший глаза пот, промокали лбы подолами рубашек. Не в силах выносить жару и страх, один человек выскользнул через черный ход и попытался убежать. Крестьяне подпустили беглеца поближе и искромсали мачете; пронзительные крики были хорошо слышны в усадьбе. Труп подвесили на дереве, чтобы и видно было.