Война Иллеарта
Шрифт:
Стражи Крови распаковали еду, и Кавинант с Еленой слегка перекусили. Кавинант ел медленно, словно пытаясь отсрочить следующий этап поисков. Он предвиделось только три варианта — вверх на гору, вниз в расщелину, и вглубь трещины — и все они казались ему плохими. Он не хотел вовсе ни карабкаться вверх, ни спускаться вниз; одна лишь близость обрыва уже заставляла его нервничать. Но когда он увидел, что Высокий Лорд ожидает его, он вспомнил о своей сделке. Он закончил трапезу и попытался укрепить себя для того, что замыслил Амок. Твердо сжимая Посох Закона, Елена повернулась к проводнику.
— Амок, мы
— Как вам будет угодно, Высокий Лорд, — сказал Амок с усмешкой. — Если ранихины останутся, они могут не понадобиться. Если же они уйдут, вам, возможно, потребуется снова вызывать их.
— Так мы должны следовать за тобой пешком?
— Следовать за мной? Я не говорил, что мы будем странствовать дальше.
— Седьмой Завет здесь? — быстро спросила она.
— Нет.
— Тогда, значит, в другом месте?
— Да, Высокий Лорд.
— А если он в другом месте, мы должны пойти туда.
— Это верно. Сам Седьмой Завет нельзя принести к вам.
— Чтобы пойти туда, нам следует отправиться пешком либо поехать верхом?
— Это тоже верно.
— Так как?
Слушая эту беседу Кавинант испытывал тайное восхищение тем, как Елена боролась с умением Амока обходить вопросы. Прошлый опыт, казалось, научил ее, как загонять в угол юношеский задор. Но своим следующим ответом он снова ускользнул от нее. — На ваш выбор, — повторил он. — Решайте сами.
— Ты не поведешь нас дальше?
— Нет.
— Почему нет?
— Я действую согласно своей природе. И делаю лишь то, что создан делать.
— Амок, разве ты не дорога и не дверь к Седьмому Завету?
— Да, Высокий Лорд.
— Тогда ты должен провести нас к нему.
— Нет.
— Почему нет? — снова спросила она. — Ты решил закапризничать?
Кавинант услышал в ее голосе нотки отчаяния.
Амок с легким упреком ответил:
— Высокий Лорд, я создан исключительно для той цели, которой служу. Если же я кажусь при этом упрямым, вам следует спросить моего создателя, чтобы он объяснил, для чего же я, собственно, нужен. — Другими словами, — мрачно вставил Кавинант, — сейчас мы нуждаемся в знании четырех других Заветов. Это обычный способ защиты Кевина. Без ключей, которые он с такой мудростью поместил в других Заветах, мы упираемся в глухую стену.
— Крилл Лорика ожил, — сказал Амок. — Это — знак для меня. И Страна в опасности. Поэтому я стал доступен. Больше я сделать ничего не могу. Я всего лишь служу своей цели.
Высокий Лорд испытующе взглянула на него, затем сурово сказала:
— Амок, мои спутники каким-то образом не годятся для твоей цели?
— Твои спутники должны годиться для своих целей. Я — дорога и дверь. Я не сужу о тех, кто пытается воспользоваться этим.
— Амок, — она помедлила, и ее губы беззвучно шевелились, словно она проговаривала про себя все возможные варианты, — существуют условия, лишь при соблюдении которых ты можешь вести нас дальше? Амок обрадовался ее вопросу и ответил с легким смешком:
— Да, Высокий Лорд.
— Ты проводишь нас к Седьмому Завету при соблюдении этих условий?
— Я создан для этого.
— Что это за условия?
— Я знаю только одно. Если вам хочется больше, вы должны сами придумать их без моей помощи.
— Что
Молодой человек искоса со злостью взглянул на Елену.
— Высокий Лорд, — сказал он со все возрастающей веселостью, — вы должны назвать могущество Седьмого Завета.
Одно мгновение она изумленно смотрела на него, затем воскликнула:
— Меленкурион! Ты же знаешь, что я не знаю этого.
Амок был совершенно невозмутим.
— Тогда, возможно, хорошо, что вы еще не отпустили ранихинов. Они смогут довезти вас до Ревлстона. Если там вы добудете необходимое знание, вы можете вернуться сюда. Меня вы найдете здесь. Поклонившись с раздражающим безразличием, он помахал рукой и исчез.
Она пристально туда, где он только что находился, сжимая Посох так, словно собиралась ударить пустоту. Она стояла спиной к Кавинанту; он не мог видеть выражение ее лица, но движение плеч заставило его испугаться, что взгляд ее снова концентрирует свою силу. От этой мысли кровь застучала в висках. Он протянул руки, пытаясь остановить или отвлечь ее.
Прикосновение заставило ее обернуться. Ее лицо выглядело изнуренным — кровь отхлынула от него, проявив ослепительную белизну черепа и она казалась изумленной, будто лишь только что обнаружила свою способность пугаться. Но она не пошевелилась, не попыталась вырваться из его рук. Она замерла, закрыла глаза. Кости скул, челюстей и лоб сконцентрировались на Нем. Он чувствовал, что в его мозгу открывается пропасть.
Он не мог понять ощущения мрачного, зияющего провала. Елена стояла перед ним в тени Меленкуриона подобно статуи из полированной кости, одетой в голубое; но позади нее, позади массива Раскол .той Скалы, ширилась мгла, подобно трещине через резервуар его сознания. Эта трещина высасывала его, он переставал сознавать самого себя.
Это ощущение исходило от Елены.
Внезапно он понял. Она пыталась проникнуть в его мысли.
Яркая вспышка ужаса пронзила мрачное головокружение, истощавшее его. Она высветила угрожавшую ему опасность; если он поддастся ее попыткам, она узнает о нем всю правду. Он не мог позволить такого погружения в свои мысли, никогда не мог позволить этого. С криком: «Нет!» он отпрянул, отшатнулся от нее внутри самого себя.
В тот же момент давление на сознание прекратилось. Он обнаружил, что его тело тоже отступало от нее. С усилием он заставил себя остановиться, поднял голову.
Глаза Елены расширились от разочарования и печали, она страдальчески опиралась на Посох Закона.
— Прости меня, любимый, — вздохнула она. — Я просила о большем, нежели ты готов отдать.
Несколько мгновений она молчала, давая ему возможность сказать что-либо. Затем тяжело выдохнула:
— Мне надо подумать, — и отвернулась. Опираясь на Посох, она медленно двинулась вдоль расщелины к внешней кромке плато.
Встряхнувшись, Кавинант уселся прямо на скалу и обхватил голову руками. Противоречивые чувства раздирали его. Он был испуган обретенным с трудом спасением и сердит на собственную слабость. Чтобы спастись, он причинил Елене боль. Он подумал, что должен подойти к ней, но что-то в ее одинокой фигуре сдерживало его назойливость. Через некоторое время он с болью в сердце снова взглянул на нее. Затем с трудом встал на ноги, бормоча в пустоту: