Война (Книга 2)
Шрифт:
– Что ты здесь делаешь?
– спокойно и как-то безразлично спросил Павлов, протягивая Федору Ксенофонтовичу руку, после того как тот отдал честь.
Чумаков, стоя навытяжку, доложил о задаче, которую выполнял в Довске. Павлов, надев фуражку, слушал его и недовольно хмурился.
– Ты разве не знаешь, что я не командующий?
– с легкой досадой спросил он.
– Слышал, - со вздохом ответил Чумаков.
– Сочувствую тебе.
– Не люблю сочувствий... Чего тянешься?!
– Можно не отвечать?
– Чумаков улыбнулся.
–
– Павлов тоже вздохнул и, указав взглядом на повязку, спросил: - Серьезное ранение?
– Неприятное. Задет челюстной сустав и повреждена барабанная перепонка.
– Да, неприятное. Поэтому, наверно, и не вступил в командование корпусом?
– Как это не вступил? С первой же минуты после прибытия в Крашаны все взял в свои руки и за все в ответе. За первые бои корпуса даже похвалу услышал от твоего заместителя - генерал-лейтенанта Болдина.
– Чертовщина какая-то!
– Павлов пожал плечами.
– И приказ о вступлении в командование успел разослать вместе с боевым приказом о выходе дивизий на исходное положение.
– А чем же объяснить...
– Павлов, кажется, испытывал неловкость от необходимости задавать неприятные вопросы и поэтому говорил медленно, подбирая слова.
– Чем объяснить претензии к тебе?
– Чьи претензии? И какие?
– Что ты устранился от руководства корпусом.
– Ничего не понимаю...
– Федор Ксенофонтович с напряженным недоумением смотрел на сумрачного Павлова, дожидаясь ответа.
Но Павлов молчал.
– Дмитрий Григорьевич!..
– В голосе Чумакова просквозило негодование.
– Ты меня знаешь... Что происходит? Вчера вечером генерал Маландин тоже влепил мне по телефону оплеуху... А утром, как ни в чем не бывало, зачем-то вливают в мою группу отдельный автобат, дают для чего-то боеприпасы.
Недовольно посмотрев на другую сторону улицы, где сбились в стайку женщины и дети, глазевшие на военных, Павлов спросил у Чумакова:
– Временем располагаешь?
– Располагаю.
– Тогда идем с нами, перекусим вместе... Я отбываю на Юго-Западный фронт. Другого случая поговорить может не представиться...
Пересекли двор, вошли в дом и оказались в комнате с накрытым, неплохо сервированным столом. На столе - графин с водкой, запотевшие бутылки с лимонадом, парниковые помидоры, огурцы, мясные и рыбные закуски. Стулья, стоящие вокруг стола, зачехлены в белую парусину, в углу комнаты - фикус, на стене, против единственного окна, - портреты Сталина и Калинина. Федор Ксенофонтович даже не понял: находятся они в отдельной комнате столовой или в здании какого-то учреждения.
– Садитесь, - пригласил Павлов Чумакова и полковника интендантской службы, первым усаживаясь за стол.
– Для начала давайте заморим червячка.
Выпили по рюмке водки, стали закусывать. Чумакову есть было трудно, да и был он весь поглощен ожиданием того, что сейчас скажет ему генерал армии Павлов. А Дмитрий
– Дорогой Федор!.. Тебе предъявляется обвинение в том, что ты не командовал как следует корпусом, переложив это нелегкое дело на плечи своего начальника штаба. А тот, ошеломленный гибелью семьи, тоже не проявил себя. И будто ты сам подтвердил это в своем донесении.
– Чушь какая-то!
– тихо промолвил Федор Ксенофонтович.
– Потери твоего корпуса объясняются главным образом этим обстоятельством... И мне...
– в голосе Павлова засквозил холодок, небезразлично знать истину, чтоб понимать степень и своей вины.
– Чудовищно!..
– Федор Ксенофонтович посмотрел так, что Павлов отвел взгляд.
– Но тебе известно, что на Нареве дивизии моего корпуса не отошли ни на шаг?.. А потом согласно твоему приказу корпус развернулся в сторону Гродно... Я, правда, не уверен, что это надо было делать, а точнее, уверен, что не надо...
– Я выполнял директиву наркома!
– зло перебил Павлов.
– А я выполнял твой приказ, и корпус, имея девяносто старых танков вместо полагавшихся четырехсот новых, сделал все, что мог, и даже больше! О предположительных потерях немцев от ударов корпуса я написал в донесении.
– Вот видишь!
– Из груди Павлова вырвался тяжкий вздох.
– Все пишут точные данные, а ты - предположительные.
– Дмитрий Григорьевич, побойся бога!
– В голосе Чумакова слышалась боль его тоскующей души.
– Помнишь, в Испании ты со своими танкистами однажды в ночном бою помог нам пробиться из кольца. Ты сумел бы наутро доложить точно, какие потери нанес врагу?.. Правду об истинных потерях на войне узнают после войны.
Павлов молчал. Все-таки самая безмерная власть, перед которой отворяются врата правды, признается за разумом...
– Бой в окружении с превосходящими силами противника... Нет более тяжкого и страшного боя!
– Федор Ксенофонтович словно размышлял вслух.
– И как мы держались! Один только артполк танковой дивизии Вознюка в щепки растрепал огромную танковую колонну немцев. Кто мог точно подсчитать, сколько танков, бронемашин, мотоциклов, какое количество живой силы перемололи наши снаряды?.. Нам несколько раз удалось обрушиться на врага, когда он двигался колоннами. Что такое огневой артиллерийский удар кинжального действия? Страшно сказать! Целым дивизионом прямой наводкой из засады по скопищу машин и людей. И в лобовых столкновениях при развернутых боевых порядках, пока были боеприпасы и горючее, наши люди не посрамили себя. Когда корпус оказался расчлененным, даже тогда... А-а, да что там говорить! Писал я итоговое донесение, а самого съедала тоска: понимал, что руководству сейчас не до чтения бумаг.