Война (Книга 2)
Шрифт:
– Проходите, пожалуйста, - сказал шепотом.
В небольшом тамбуре навстречу генералу Чумакову поднялся порученец командарма - смуглый красавец капитан с большими блестящими глазами, над которыми раскинулись тонкие черные брови.
– Товарищ генерал Чумаков?
– учтиво спросил капитан, поднявшись из-за маленького столика с телефоном.
– Чумаков.
– Вот, пожалуйста, для вас карта.
– И капитан протянул хорошо сложенную топографическую карту.
Затем Федор Ксенофонтович вошел в ярко освещенную электролампами палатку, и ему почудилось, что он оказался в просторном кабинете, где велся то ли разбор учений, то
Федор Ксенофонтович одним взглядом в одно мгновение охватил происходящее в палатке, даже уловил какую-то поблеклость в усталом облике Тимошенко и облике Мехлиса - в их тусклых, хоть и моложавых лицах, ввалившихся глазах, да и в заметно пообмятой полевой форме. Испытывая робость оттого, что обязан доложить о своем прибытии и отвлечь на себя внимание всех этих озабоченных и утомленных людей, сделал несколько строевых шагов вперед, тихо обронил Мехлису: "Прошу прощения, товарищ армейский комиссар первого ранга..." - и громко обратился к Тимошенко:
– Товарищ Маршал Советского Союза!.. Генерал-майор...
– Присутствуйте.
– Тимошенко махнул рукой в сторону Федора Ксенофонтовича и посмотрел на стоявшего у карты командарма, словно удостоверяясь: "Ваш человек?"
Подавляя чувство неловкости и ежась под вопрошающим и явно раздраженным взглядом Мехлиса, Чумаков подошел к другим генералам и, заслонившись чьей-то спиной, стал поглаживать рукой бинт, под которым вдруг разболелся челюстной сустав.
Мехлис между тем продолжал:
– Сейчас каждый красноармеец, каждый командир, будь это сержант или генерал, должен во всем своем естестве заключать могучую силу нашей армии, как каждая молекула крепчайшей брони составляет ее силу!..
Эти свободно и раздумчиво вылившиеся слова показались Федору Ксенофонтовичу довольно меткими и близкими ему, словно многие годы носил он их в себе и ждал повода, чтобы сказать, а вот услышал от нового члена Военного совета фронта...
– Однако броня только тогда становится броней, когда сталь для нее подбирается особая - с нужными качествами, - говорил Мехлис.
– Так происходит и с человеком: в иных условиях сплав его чувств меняется, и тогда душевный накал гаснет...
И эти, пусть немного выспренние, слова воспринял генерал Чумаков с радостным удивлением, как постигнутую им самим правду. Даже улетучилась кольнувшая было обида за раздраженный взгляд, который бросил на него армейский комиссар, и словно в оправдание этого мимолетного раздражения Мехлиса Федор Ксенофонтович подумал о том, что в столь суровые дни испытаний каждый человек, наверное, может выражать свои чувства по отношению к другим людям с той требовательностью, которая диктуется высотой его положения и мерой ответственности перед обществом...
Мехлис, окинув присутствующих в палатке пронзительным взглядом, продолжал:
– Воинские части и подразделения, которые сейчас пробиваются на восток из вражеского тыла, с одной стороны, сильны своим боевым опытом и проверенной в опасностях сплоченностью,
"Сущая правда!" - мысленно согласился Чумаков.
– Все они питают радужную надежду, - с суровостью в голосе продолжал Мехлис, - что стоит им только вырваться из вражеского кольца, как они увидят уже сплошной и могучий фронт наших войск, о который фашисты разобьют лоб. Но этого, как вам известно, пока не случилось, и многие бывшие окруженцы, не зная об идущих из глубины державы наших резервах, дрогнули или могут дрогнуть сердцем...
С этим утверждением армейского комиссара Федор Ксенофонтович тоже согласился, ибо даже лично он, когда пробился со своими людьми сюда, за Березину, испытал мучительные чувства, не увидев здесь всего того, что надеялся увидеть.
– Так вот, товарищи!
– Мехлис, кажется, закруглился и бросал в слушателей слова, будто искусный мастер вбивал в доску гвозди.
– Мы с вами знаем потенциальные силы нашей страны, нашей армии, мы верим в наш народ и в нашу партию! Надо, чтобы такой же нерушимой верой прониклись все, кто держит сейчас в руках оружие. Мы обязаны разумно и активно воспользоваться естественным свойством каждого человека, который постоянно силится познать истинную сущность происходящего! Эта истинная сущность, во всей ее полноте, с глубочайшим анализом событий, явлений и всех наших задач, заключена в речи товарища Сталина!..
Генерал Чумаков, по укоренившейся привычке, неожиданно для самого себя, горячо ударил в ладони, но тут же смутился и опустил руки. Однако захлопали и другие... Мехлис потупился, переждал, пока аплодисменты стихнут, сказал:
– Речь товарища Сталина от третьего июля - программа нашей деятельности. На фронте не должно быть ни одного воина, который бы ее не знал... Но, товарищи... я должен вам доверительно сказать, что на днях станет известна и другая, очень горькая и тяжкая правда... Станут известны имена людей, по вине которых - а вполне возможно, из-за подлого предательства которых - Красная Армия столь далеко откатилась от наших границ... Эти люди, невзирая на их бывшие воинские звания и прошлые заслуги, будут осуждены и сурово наказаны!..
Федору Ксенофонтовичу вначале показалось, что он ослышался из-за своего ранения или что-то не так понял. Потом почувствовал, как лоб его покрывается липкой испариной, а сам он будто проваливается в знобкую ужасающую пустоту. Изо всех сил хотелось ему задержать это падение, хотелось вернуться мыслью к отзвучавшим здесь словам, но слуха его вновь коснулся знакомый своей твердой резкостью голос Мехлиса:
– Извините, товарищ генерал.
– Мехлис обращался к командарму Ташутину, как-то потерянно стоявшему у топографической карты.
– Я не собирался выступать столь пространно. Думал подать реплику, а получилось, что перебил вас надолго...
– Ваше право, товарищ член Военного совета, - чуть охрипшим голосом ответил Ташутин, которого сообщение Мехлиса тоже, видно, взволновало. За время выступления армейского комиссара он утерял нить своего прерванного доклада и сейчас не находил слов, чтобы продолжить разговор об оперативной обстановке в полосе армии и о полученной директиве командования фронта.
Федор Ксенофонтович будто и не услышал ответа командарма: только теперь ему стал ясен смысл всего происшедшего в Довске; значит, не случайно не возвратился за обеденный стол генерал армии Павлов...