Война кукол
Шрифт:
— Базы хранятся три дня, — Маска поспешила щегольнуть своей осведомленностью, — потом ищи-свищи!
— Им достаточно отследить, кто получил чек. А от кассы тебя уже будут незаметно провожать. Тебя или того, что обналичит чек.
— Значит, кто-то один из нас рискнет жизнью, — подвел итог Фанк, — ради вашей войны и полагаясь на «если». Ты думаешь, что это буду я?
— Нет, это будет ОНА, — Чара строго посмотрела на Маску. — Дочь, я люблю тебя. Но свои ошибки надо исправлять, а дело — довести до конца. Вы должны детально все продумать — как получить деньги и как сделать, чтобы они достались нам. Завтра в это же время вы должны позвонить мне из разных мест и сообщить, что все в порядке. Если послезавтра — значит, звоните уже не вы, а Хиллари. Но и при удаче карантин останется, пока вы не убедитесь, что слежки нет. Фанк, где ты намерен скрываться?
— Нигде, —
— Умею эротические танцы, — сквозь зубы процедила Маска, — если это тебя устроит.
— Ну, хоть это, — вздохнул Фанк. — Если одеться чучелом, они будут выглядеть совсем наоборот…
Завтрашние деньги договорились оставить в камере хранения вокзала метро; прощались наспех и неласково — как Маска ни старалась прильнуть к маме, ей это не удалось. Уходя и оглядываясь, она уже была готова танцевать что скажут, как во времена неволи у Снежка, лишь бы вернуться в семью. Тяжело было и Чаре — но война есть война, это неизбежный риск. Чтобы осуществить замысел, нужны деньги. Пусть Бог поможет Маске, пусть за нее молятся девчонки! Но подставлять других из-за ее просчета — нельзя. Хотя изнутри подступало досадное ощущение того, что старые добрые дни миновали, и суровость вытеснила нежность из отношений с дочерьми. Надо быть твердой во всем, чтоб победить.
Это только в фильмах следователь сует в нос подозреваемому фотографию жертвы и гробовым голосом спрашивает: «Узнаете?!»; в реальной жизни опознание, проведенное таким образом, считается недействительным. Фотографий должно быть не менее шести штук, все уравненные по размеру; если искомый субъект лысый, то его опознают среди лысых, если старый — то среди стариков, а если киборг — то среди кукол. Хиллари притащил с собой целый фотоальбом, на каждой странице которого в два ряда по три штуки было размещено невероятное множество куклячьих лиц. Словно каталог «Realdolls». Малютка Кирс из аналитического отдела составляла этот рекламный проспект два дня.
Габар успел поесть, отдохнуть и опять соскучиться. Ему пришлось два раза рассказать свою историю — сначала господину Шуаню, а затем самому Хармону. Второй раз было особенно неприятно; Габар старался на него не смотреть и говорил приглушенным голосом, изнемогая после каждой фразы, хотя этот эйджи не сказал ни слова осуждения — но вы представьте себе состояние Габара — говорить в присутствии отца о своем недостойном поступке тому, кого ты пытался обокрасть. Лучше живьем сгореть или под землю провалиться. Тут же сидит господин Шуань, который хоть и молчит, а про себя думает: «Вот они, северные масоны каковы со своим хваленым воспитанием!», и еще двое эйджи, которые, поди, все больше убеждаются, что яунджи прилетают на их планету, чтоб воровать. Отец тоже молчит, но он еще свое слово скажет…
Габар мычал, заикался, ерзал на стуле, с ужасом убеждаясь в правоте масонского пресвитера: «С вора шерсть убегает»: все вокруг было усеяно его куньими волосами — вся одежда, пол и даже в воздухе летали тонкие шерстинки. Никогда раньше с ним такого безобразия не было, ну разве чуть-чуть, во время экзаменов. Но все когда-нибудь кончается. Кончилось и это тягостное признание, и на столе появился альбом.
Если бы тут были только трое — он, следователь и Хиллари, — Габар бы попробовал прикинуться потерявшим память, но рядом сидел отец, который знал Габара как обритого, а теперь, перед открывшимися тайнами души его сына, был строг и суров, как сам масонский Бог.
Человеческий мозг — эта, можно сказать, вершина эволюции — обладает гигантскими резервами; каждый день, каждый час, каждое изображение остаются в нем на всю жизнь. Но тайники памяти вернее назвать гробницами, чем кладовыми, потому что информация пропадает в них навсегда, и по своей воле человек распоряжаться ею не может, кроме той незначительной части, что нужна повседневно. Люди решительно ничего не помнят и все забывают, но и то, что они вспомнили, является им не в подлинном, а в каком-то искаженном виде, в свете собственных измышлений и фантазий. Выдумки, домыслы, хаотические мысли, которые для человека почему-то ценнее истины, запоминаются наряду с реальными событиями, а то еще и оттесняют их, облекаются в абстрактную форму слов и подаются на речевой выход. Неудивительно поэтому, что при объективном
У киборгов процент истины значительно выше, как у хороших фотокамер. Но киборгов тоже надо научить пользоваться мозгом, правильно запечатлевать, а потом сравнивать, анализировать. Жизнь — это не застывшая карточка, это непрерывная движущаяся лента. Вот с кинофильмов обучение киборгов и начинается. Сначала с главных действующих лиц, потом запоминание второстепенных персонажей, а затем и эпизодических, мелькнувших в кадре буквально на одну-две секунды. А затем документальные съемки — беспорядки, задержания, демонстрации. Киборгу показывали фотографию, а он после просмотра должен был опознать лицо в толпе. Это очень непросто. Киборги обучались в специальной полицейской школе и сдавали сложный выпускной тест; если результат не превышал 85%, то такой киборг не рекомендовался к полицейско-розыскной работе; у Рекорда было — 92%. Люди этот тест не выдерживали — никто, кроме отдельных экземпляров, которые, как правило, уже не один год работали в полиции. Но то с людьми, с другими разумными еще тяжелее; пока человек не привыкнет к чужому образу, лица он путает безбожно. Киборги тоже.
Поэтому Хиллари решил сохранять спокойствие, что бы ни случилось. В конце концов, если Рекорд ошибется, придется идти долгим кружным путем — под акт на стенде изымать из памяти Рекорда запись акции, на большом аналитическом компьютере сличать лица по костям черепа, опознавать брошенную вором сумку, проводить генетическую экспертизу изъятых волосков и так далее. Все это отодвинуло бы оперативное расследование минимум на неделю. Но Рекорд, умница, не ошибся.
Теперь то же самое испытание предстояло Габару. Хиллари медленно, одну за другой, листал страницы альбома с фотографиями, не проявляя никаких эмоций ни при попаданиях, ни при промахах. Габар вел себя как истинно разумное существо — он старательно путал лица и ошибался на самом очевидном, и при этом он был правдив и искренен. Прошло всего три дня, а он уже не помнил ни Чару, ни Гильзу; Косичку он узнавал только с косой, а без косы — не смог. Достоверным было опознание Дымки; Фанка и, самое главное, Маску он безошибочно угадывал и в гриме (среди шести таких же измазанных девчонок), и без грима (портрета Маски без боевой раскраски не было, и Малютка Кирс «отмыла» ей лицо на компьютере), и, что самое главное (Чак молодец, не упустил и этот момент), — в том гриме, в котором она была у Дорана.
Габар, загипнотизированный плавным переворачиванием страниц, лишний раз подтвердил, что войну объявила именно Маска. Стало совершенно ясно, что и встреча Габара с Дымкой тоже была случайной, и именно она запустила целый ряд трагических событий. Бедная, незадачливая Дымка! Спасая, как ей казалось, Габара и семью, она не смогла сделать ни того, ни другого — семья вынуждена бежать, явка Банш в театре провалена, Габар, понурив голову, дает показания.
Габар уже совсем было отчаялся, но тут альбом кончился. Не успел Габар глубоко вздохнуть, как ему принялись задавать вопросы — однако и они иссякли. Хиллари раздумывал — по всему выходило, что Габар говорит правду — он вскрыл флаер, к нему залезла Дымка, она же и угнала флаер. Дымку взяли, но Габар успел удрать и предупредить семью, узел связи направил его в театр, откуда они ушли, разделившись на две группы; с одной из них — а именно с Фанком и Маской (только их он и узнает уверенно) — он жил, сам не зная где; он так путано рассказывает про дом, что сомнений не остается: киборги намеренно скрывали маршрут — разобрался же парень в схеме канализации, затем сам и очень быстро нашел театр. Реакция хорошая; должно быть, тьянга и впрямь сообразительный.
Габару хотелось пить, Габару хотелось спать, у Габара чесалось все тело, но он боялся даже пошевелиться, чтобы этот эйджи не подумал о нем какую-нибудь мерзость. Времени прошло достаточно много, чтобы Габар, бросая раз за разом короткие взгляды, рассмотрел его как следует. Ведь эйджи, если придираться, не идеально гладкие, на их коже тоже растут волосы, только очень редкие и тонкие. Хотя это как сказать — Габар видел мужчин-эйджи, которые разводили на лице такие заросли, что им бы позавидовал любой кудлатый тьянга. Бывал Габар и в общем бассейне, куда ходили и эйджи (здесь абонемент дешевле), и яунджи; там Габар тоже видел ребят, покрытых по плечам, по груди, по ногам черным коротким волосом, что, по мнению Габара, выглядело гораздо хуже, чем если бы сплошь. Габар — тогда он еще водился с крутыми ребятами — сделав это открытие, презрительно сплюнул и произнес: «Эйджи — это облезлые яунджи».