Война мага. Том 3. Эндшпиль
Шрифт:
Семандрийские набольшие со всех конских ног и прыти уже уходили к лесу. Но суетившиеся вокруг алтаря жрецы не могли ни убежать, ни сражаться. Им оставалось только умереть, и оказавшийся у них «за старшего» принял единственно правильное решение.
Ритуальный кинжал тёмного обсидиана так и валялся подле неподвижного тела старшего из аколитов; другого у служителей, похоже, не было, и жрец выхватил из-за пояса короткий обычный нож, погрузив его в шею пленника за миг до того, как и его нашла стрела Кер-Тинора.
Кровь из отворённого горла брызнула настоящим фонтаном, на два
Кони Императора и оставшихся с ним Вольных должны были стоптать кучку аколитов, когда на месте тела принесённого в жертву пленника вспухло густо-непроглядное облако зловонного дыма, во мраке мелькнули чудовищные очертания – торчащие загнутые рога, протянувшаяся к ненавистному свету когтистая лапа, облитая аконитовой чешуёй; неожиданно ярко, почти слепяще, вспыхнули среди дыма три расположенных широким треугольником глаза.
Заклятия призыва различных чудовищ не относились к широко распространённым, особенно в Мельине, где даже Радуга чуралась подобного волшебства. Маги Семицветья предпочитали выращивать собственных боевых созданий, но не призывать их откуда-то из невообразимых глубин бытия.
Вырвавшийся у Кер-Тинора вопль заставил оцепенеть даже Императора. Всадники с налёту стоптали прянувших было в разные стороны жрецов, правитель Мельина от всей души махнул мечом, разрубив тело подвернувшегося аколита от плеча до середины груди; Вольные же резко подняли коней на дыбы, заставляя благородных скакунов разворачиваться на задних ногах; и одновременно со страшной, недостижимой хумансам быстротой телохранители Императора выпускали стрелу за стрелой в рычащее, ревущее облако. И не просто стрелы – древки и оперение мигом вспыхивали в полёте, вспарывая тёмную тучу, подобно коротким багровым молниям.
Второй жрец, неразличимо пискнув, свалился под копыта императорского коня, обильно поливая кровью жадную землю. Третьего настигла стрела Тайде; и тут облако стало рассеиваться. Стали видны очертания громадной туши, высоко взнесённый горб, украшенный костяными гребнями; не меньше полутора десятков горящих стрел торчало в голове и боках чудовища, на чешуе блестели мокрые парящие потоки; но тварь уже выпрямлялась, вытягивались неожиданно длинные многосуставчатые, словно у богомола, лапы; стрелы Вольных ранили страшилище, но не могли остановить.
– Тайде, назад! – заорал Император, завидев скачущую во весь опор Дану.
В руках Сеамни уже не осталось никакого оружия. Лук она то ли выронила, то ли отбросила сама; но правая рука взнесена, словно в ней Дану сжимала невидимый клинок. Конь нёсся прямо на горбатое чудище, и в последний миг Император заставил тело совершить поистине нечеловеческий рывок, чтобы отбросить глупую данку в сторону, отшибить, спасти…
Он, конечно же, не успел. Бестия словно поняла, откуда ей грозит опасность. Несмотря на массивную, кажущуюся неуклюжей тушу, тварь двигалась с поистине пугающей быстротой. Император махнул мечом, отражая ринувшийся откуда-то сбоку коготь, сам рубанул в ответ, но сталь лишь скользнула по плотной чешуе.
Однако уже налетала его Тайде, и в руке Сеамни на исчезающую долю мгновения мелькнуло нечто, источавшее такую Силу, что правителя Мельина скорчило болью; это очень напоминало призрак Деревянного Меча. И он, этот призрак, в следующую секунду опустился на голову вызванного аколитами зверя.
Тот ещё успел махнуть лапой, когти – острее сабель – подрубили ноги коню, но призрачное оружие в руке Сеамни сделало своё дело. Цепенея от боли, Император видел, как невидимое лезвие шло, не встречая преград, рассекая чешую, костяную броню, массивную плоть и сами кости.
А сама Дану уже падала вместе с конём…
Сражение на Свилле закончилось. Имперская армия одержала полную победу. Рассеянные остатки семандрийской конницы уходили на восток, но берег Суолле легионы держали прочно. Наступавшие на Илдар отряды вторгшихся остановились, Двадцатый легион крепко удерживал Лушон, граф Тарвус закрепился в отвоёванном Згабе, внезапной ночной атакой двинутый на север Двадцать второй легион вместе с отрядом союзных орков взял Саледру, отбросив противника на левобережье Суолле.
Вся логика войны требовала, чтобы Император продолжал наступление. Весенняя распутица свяжет легионы, но несладко придётся и семандрийцам. Весть о двукратном разгроме вторгшегося воинства разнеслась быстро и широко, мятежные бароны заметно присмирели, а некоторые (самые умные из пока ещё державшихся восстания) поспешили явиться с изъявлениями покорности.
Император явил великодушие. Покаявшиеся получили прощение – взамен крупного денежного штрафа, оставления заложников и присоединения к имперскому войску.
Правда, непокорившимся Император явил всю тяжесть своего гнева. Попавшийся на пути замок, так и не спустивший флага Конгрегации (несмотря на слёзные уговоры успевших вовремя «раскаяться» баронов, отправленных Императором в качестве послов), в полной мере испытал на себе, что такое ярость повелителя Мельина.
Правда, были у этой ярости и другие причины.
Тайде лежала без чувств, бледная, с едва ощутимым дыханием и медленно-медленно бьющимся сердцем. Память Деревянного Меча, пришедшая на помощь в решающий момент, потребовала слишком высокой платы.
Император был мрачен и молчалив. Дану спасала его так, как умела. В то время как именно он обязан был спасать её. Как мужчина, как воин, как правитель. И, само собой, лекарства от этого недуга никто не знал. Эх, эх, ни Фесса, ни мудрого Эфраима, ни на худой конец хоть кого-то из чародеев Радуги! Тот же старик Гахлан – он ведь казался искренне расположенным к нему, Императору…
Владыка Мельина не воспользовался белой перчаткой. От служителей Слаша Бесформенного ничего не добились даже самые лучшие палачи. Хотя Император, не побрезговав, сам спустился в пыточные каморы. Он сулил жизнь, свободу и богатство тому из захваченных на месте аколитов, кто, во-первых, поможет Владычице Тайде и, во-вторых, толком расскажет, что это за новая сила, которой они служат.