Война Маллиган
Шрифт:
– Жрать, грязные твари! Всем живо жрать! – прорычал голос.
Громила Мэлоки? Нет, похоже, кто-то другой.
Через какое-то время Гюрза заметила остановившегося напротив ее клетки мужчину. Его силуэт перекрыл свет от лампы. На ее лицо посветили фонарем, мгновенно ослепив.
Гюрза зажмурилась и отвернулась.
– Это она, что ли? Новенькая?
– Да, утром доставили. Батиста и его ребята.
– Ну и нахер сюда?
– Не знаю. Этот лысый черт похоже договорился с Мясником.
Надзиратель присел на корточки, позвякивая ключами. Меж прутьев просунулась рука и, схватив ее за подбородок, грубо повернула ее голову вправо. Фонарь по – прежнему светил в лицо.
– Уродливая да и не сильно молодая, к тому же, иначе бы отправилась в бордель, ну да ладно, сойдет… воняет правда, как из сортира, но тут все такие. Как тебя звать, рыжая?
Гюрза вырвалась из рук надзирателя и отодвинулась подальше от двери.
– Сучка зеленоглазая, норовистая ты, как я погляжу, – второй надзиратель швырнул ей под ноги тарелку с какой-то жидкой похлебкой, половина которой тут же расплескалась по полу. – Сегодня ночью, если у меня будет настроение, мы с тобой потолкуем, только в более приватной обстановке.
– Чо-чо? – влез второй, – в какой-какой обстановке?
– Заткнись и раздавай жратву!
Он поднялся и, пихнув напарника, велел ему пошевеливаться. Они двинулись дальше, но не к следующей камере, а через одну от нее. О сокамернике Гюрзы тоже никто не подумал. Она снова услышала отвратительное свистящее дыхание и, сморщившись, пнула тарелку в темный угол. Послышалось шуршание, а затем и чавканье.
– Какая забота… – из темноты внезапно раздался насмешливый голос.
Гюрза подняла голову. Без сомнения, голос шел из той самой клетки. Низкий. Грудной, чуть хрипловатый. Мужской.
Она со свистом втянула воздух через сомкнутые зубы. Неужели здесь еще кто-то умел говорить по-человечески. В любом случае, кто бы он ни был, разговаривать с ним она не собиралась.
Через какое-то время Гюрза вновь услышала приближающиеся шаги надзирателей, возвращавшихся обратно.
– Твоя очередь!
– Да какого черта я должен это делать?
– Потому что сегодня твой черед кормить бешеную тварь!
– Что у вас тут? – к двум голосам присоединился третий, зычный. Мэлоки пожаловал. Оповестил о себе тяжелой поступью. – Пожрать всем раздали?
– Да, кроме «восьмой».
– И чего ждем?
– Ну, – замялся один из надзирателей, – сам понимаешь.
– Ты чего выставился! – Мэлоки двинул кулаком по прутьям решетки, заставив отскочить глазевшего на него заключенного.
Гюрза поняла, что все трое направляются к «восьмой» клетке, той самой, что находилась возле нее.
Надзиратели остановились в метре от решетки.
Мэлоки рыкнул:
– Ему велено давать жрать! Так что не отлынивайте мне тут. Бери тарелку, клади похлебку и швыряй вон туда, – он ткнул толстым пальцем в темноту, начинавшуюся практически сразу за порогом решетки. – Живее, давай.
По надзирателю, совсем еще молодому парню, было видно, что ему охренеть как не хочется этого делать, но в спину ему свирепо дышал Мэлоки, которого, по всей видимости, он боялся не меньше заключенного, сидевшего в этой клетке.
Второй надзиратель стоял в стороне и молчал. Даже унизительных и скабрезных шуточек не отпускал.
Парень наполнил тарелку похлебкой, уже изрядно остывшей, и, осторожно приблизившись к клетке, бросил ее туда, тут же резко отдернув руку, как будто боялся обжечься.
– Ну, вот видишь, – усмехнулся громила, – ничего страшного. В следующий раз сделаешь все сам, без…
Неожиданно лицо Мэлоки изменилось. В темноте за решеткой почудилось какое-то движение. Поскольку парень отвернулся от клетки и видеть этого не мог, он не успел среагировать, хотел что-то сказать, но заметил взгляд Мэлоки. Гюрза тоже уловила. Что-то мелькнуло. Очень быстро. Не оборачиваясь, парень инстинктивно дернулся прочь от прутьев, но не успел. Возникшая из темноты ручища схватила его за горло и, резко потянув назад, впечатала в прутья клетки. Кованые пальцы впились в его глотку, сжали так, как тиски сжимают тушку животного, и начали душить.
– А ну пусти, мразь! – рявкнул Мэлоки.
Но рука продолжала прижимать парня к решетке, и Гюрза заметила проступившие из темноты очертания губ и четкого, резко очерченного профиля. Губы приблизились к уху парня и прошептали:
– Ты расплескал его, мелкий говнюк… ты расплескал мой ужин…
Заключенные начали гудеть в предвкушении веселья.
– Я сказал, отпусти! – Мэлоки выхватил пистолет, но не выстрелил, а со всей дури врезал по решетке прикладом. Пальцы не разжались. Тогда громила наставил ствол на заключенного, вернее на темноту, за которой тот скрывался. – Отпусти, или, клянусь, вышибу тебе мозги, Меченый!
Парень стал заваливаться, глаза его закатились, было ясно, еще немного, и он задохнется.
Неожиданно пальцы разжались, оставляя на шее надзирателя пять явных отметин. Тот рухнул на пол, как подкошенный. Отпустившая его рука скользнула обратно и исчезла в темноте.
Второй надзиратель чертыхнулся, спрятал оружие за пояс и за ноги оттащил бездыханного парня от клетки. Все это под ржание и улюлюканье заключенных. Взвалил его себе на плечи и, бормоча ругательства, потащил к выходу.
Мэлоки проследил за ними взглядом, потом шагнул к клетке, высоко подняв фонарь. Яркий свет выхватил из темноты фигуру сидящего человека и Гюрза, наконец, смогла увидеть его.
Это был молодой мужчина, широкоплечий и крепкий. Он опустился на пол у дальней стены клетки, скрестив ноги по-турецки и расслабленно положив руки на колени.
Гюрза подняла глаза выше. Фонарь выхватывал из темноты хищные, резкие и даже грубоватые черты. Нос с горбинкой, плотно сжатые губы, обрамленные ровной светлой бородкой и усами. Его череп был наголо выбрит, придавая его владельцу довольно дерзкий вид. По левой стороне головы, от самой брови, тянулся глубокий шрам. Уже старый и загрубевший – такой мог оставить зверь или человек, если бы орудовал тесаком. Глаза заключенного были закрыты.