Шрифт:
Не помню сам, как я вошел туда,
Настолько сон меня опутал ложью,
Когда я сбился с верного следа.
Но к холмному приблизившись подножью,
Которым замыкался этот дол,
Мне сжавший сердце ужасом и дрожью,
Я увидал, едва глаза возвел…
Данте – Божественная комедия.
Самый жесткий страх страшащегося – легкомыслие
тех, о ком он печется.
Томас Манн.
И третий Ангел последовал за ними, говоря громким
голосом: кто поклоняется зверю и образу его и принимает
начертание на чело свое или на руку свою, тот будет пить
вино ярости Божией, вино цельное, приготовленное в чаше
гнева Его, и будет мучим в огне и сере перед святыми
Ангелами и пред Агнцем; и дым мучения их будет восходить
во веки веков, и не будет иметь покоя ни днем, ни ночью
поклоняющиеся зверю и образу его и принимающие начертание
имени его.
Откровения Иоанна Богослова, глава 14, стих 9 – 11.
Вступление.
В том, что каждому воздастся по его поступкам, а также по Вере его, могут сомневаться либо законченные лицемеры в угоду законченным тупицам, либо сами тупицы: в большинстве своем мерзавцы, охотно решающие по своему усмотрению судьбы окружающих – близких ли, далеких – людей. Можно тешить себя надеждой, что правильное положение в обществе на нынешней мирской Земле в нынешнем его материалистическом состоянии – это конечная точка успешного приспособления к этому обществу и его антиморальной морали.
Человек, ну, или то, что считается человеком, в таком случае запросто лелеет мысль: а больше ни хрена не будет. Власть и гордыня от этой власти – это самое стабильное состояние всего мира, и так будет всегда. Властьимущие ни умирают, они, блин, сродни богам. Они, блин, бессмертные.
Однако всегда находятся мудрые люди, которые всерьез считают: за все придется платить. Душа для того и есть, чтобы радоваться или страдать. И совесть, как завет Творца, тоже есть. Вот она, Совесть, и будет судить, когда кончится жизнь земная, и начнется жизнь неземная. Или не жизнь, но что-то, вероятно, начнется.
Совесть и будет гласом Господним, который скажет: да ты, приятель, нагрешил на искупительное погружение в Геенну огненную сроком на вечную вечность. Или просто на вечность. Или – добро пожаловать в Райские кущи. Это, уж, кто как нагрешил.
Но если в совести и душе схожи все люди – ну, по крайней мере, одной человеческой породы – так отчего же так тягостно жить этим самым людям, по крайней мере, одной человеческой породы?
Вероятно, потому что портится порода. Вероятно, потому что портят эту породу. И так повелось, вероятно, с самой казни Христа.
Иисус, как Спаситель, конечно, указал путь спасения души, но Он также и разделил всех людей на тех, кто истязал Его и радовался Его истязаниям – плохие, и тех, кто верил в Него и Ему сострадал – неплохие. Кого больше?
Говорят, поровну. Попы так говорят. Равновесием это называют и тайной исповеди.
Но вероятнее всего то, что неплохие немногочисленны. И с каждым годом, веком и тысячелетием их делается все меньше и меньше. Куда ни плюнь – в плохого попадешь.
У всякого святого есть свое прошлое, но не у всякого святого есть место в будущем. Достаточно исказить события, чтобы они стали маловразумительными. Ну, а дальше – кирдык, то есть, забвение.
Человек по сути своей делает ошибки, вероятно, потому что ищет свой Путь. Но, блин, попробуй угадай, куда же Путь этот может привести. Остается только верить – ничто не напрасно. Верить себе, близким своим, верить в Господа.
И совсем не верить тем, кто по глупой корысти вторгается в минувшее. Может быть, они и благоговеют от мысли, что меняют ход истории. Ведь был когда-то Бенкендорф, а в нынешнем времени есть Медынский. Да мало ли этих властных и провластных фигляров, что жили когда-то или ныне живут. Но одни уже померли, другие непременно помрут. И тогда – милости просим к ответу!
Останется от человека бессмертная душа, а у души, понятное дело, совесть. Другие чувства, типа страха, ответственности и даже любви – притуплены, а некоторые, например, чувство голода, холода и жажды – вовсе отсутствуют. До поры, до времени, конечно.
А совесть как заговорит! В самом деле, голос Господа в каждом из нас – это голос нашей совести. Хочешь – слушай, а не хочешь – становись президентом РыФы или какой-нибудь Белоруссии. Но потом обнаруживается, что все едины перед Творцом, а уж совесть молчать не будет, припомнит все.
Мне думалось и дальше, но откуда-то издалека пришел голос Лены.
– Дыши! – сказал он. Точнее, это она так сказала..
Я глубоко вздохнул и обнаружил себя все на том же удобном диване в неудобной позе.
– Я перестал дышать? – спросил я.
– Мне так показалось, – Лена сидела у меня в ногах. Ее глаза были тревожны.
Рядом с ней сидел кот Федос и тоже беспокоился. Он нервно шевелил из стороны в сторону своим хвостом дымчатого цвета. Федос был британцем, отчего преимущественно молчал. Но сейчас он посмотрел своими желтыми глазами с огромными зрачками на меня и сказал: «Иу». Должно быть, по кошачье-британски это означало «мяу».
– Я, пожалуй, встану и похожу из угла в угол, – сказал я.
Без помощи бы я поднялся не сразу и не вдруг.
Ноги болели, как и все тело. А левая нога еще и не сгибалась в колене. За окном белел невзрачный по причине июня рассвет, три тридцать три – знаковое время. Или просто время, когда все люди предпочитают спать. Я уже не спал, как и мои верные помощники – Лена и Федос.
Плохо, когда в доме не спят. Значит, в доме беда.
Засланная из Китая болезнь, искусственная по своему происхождению, терзала мои легкие. От них пока оставалось пятьдесят процентов. У некоторых и того не было. Они как-то жили с десятью и, желал бы я верить, выживали. О смерти думать не хотелось, не хотелось расстраивать своих близких.