Война полов, или В поисках любви
Шрифт:
Весь день мы с Иркой таскались по барам да болтались по центру Москвы с единственной целью – развеяться. Не спеша прошли Арбат два раза туда и обратно. Поглазели на Пушкина с Наташей.
Глава двадцатая,
в которой Ирка читает мне лекции
«Натали, Натали,
Я горю от любви…»
(из старой поп-песни)
Слушать Ирку Иногда было просто невыносимо.
– Ахматова очень любила Пушкина и понимала его, – сказала Ирка, когда мы первый раз подошли к
– Да ладно тебе, – сказала я. – Какая теперь разница.
– Нет, не ладно! Ты думаешь, это все ерунда? Пока не поймешь человека, его нельзя полюбить по-настоящему. Будешь любить только свою любовь к нему, но не его самого. Если она не могла понять, как Пушкин мог полюбить такую «бесталанную простую женщину», значит, она совсем не понимала Пушкина! Она не могла его понять, а все кичилась своей любовью к нему. Она все считала, что он погиб из-за Натальи. Но это же ерунда!.. Нет, Ахматова не могла понять Пушкина, если так считала!.. Да если б он сам не хотел погибнуть, он бы не погиб. Наталья только помогла ему найти самый лучший, самый благородный способ уйти из жизни. Да и ни столько – она, сколько – судьба. Нет, что ни говори, а Наталья Гончарова была для Пушкина самой лучшей женой, потому что она была настоящей женщиной… не то, что Ахматова для своих мужей, – добавила зло Ирка. – Я думаю, что Ахматова просто завидовала ей, потому и ненавидела.
– Да ладно тебе, я ведь не спорю.
– Нет, не ладно! Это важно!
– Какая теперь разница? Да и чему ей завидовать-то? – не понимала я.
– Нет, нет, ты слушай! Это и тебя касается, если ты поймешь. Всех касается. И запомни, что всегда правы бывают только потомки. Поэтому справедливость всегда находит тех, кто ее заслуживает…
Иногда Ирка была просто несносной.
– И поэтому мы с тобой сейчас видим не просто памятник, – продолжала она, – а саму воплотившуюся справедливость: Пушкин и Наталья вместе, держаться за руки и идут в вечность. С кем бы она потом ни жила, она навсегда осталась женой Пушкина. Я бы на месте мэра дала премию тем, кто этот памятник придумал и воздвиг здесь.
– Так, может, он и дал им премию, – усмехнулась я.
– Может, – серьезно сказала Ирка.
Так она грузила меня весь день то Пушкиным, то Есениным, когда мы проползали мимо ее любимого литинститута. Видимо, наслушалась лекций старых книжных червей от литературы.
Но, в общем, она поступила правильно, и я была благодарна ей за болтовню, которая так или иначе отвлекала меня от моих упадническим мыслей, и Москва казалась мне уже не таким убийственным городом, каким была вчера, и позавчера, и поза-позавчера, и всю прошлую неделю.
Глава двадцать первая,
в которой мы маемся дурью
«Гоп, гоп, гоп, чи да гоп,
а я танцую…»
(из старой поп-песни)
Ах, Москва! Иногда кажется, что это не город, а вселенная.
Постепенно наступил вечер. Москва как старая блудница, к вечеру всегда становится мягче и приветливей. Она зовет вас тысячами огней, она заманивает вас в свои сети, она готова любить вас до самого рассвета, если у вас не пустые карманы. Она готова на все, лишь бы слышать шуршание хрустящих купюр. Она вас напоит и согреет, она укладет вас в теплую постель и усладит ваше тело, она расскажет вам на ночь сказку. Только надо за всё это заплатить.
Еще великолепней Москва ночная. Безумная, чарующая, колдовская и вечно хмельная. С ней нельзя спорить, ей нельзя ничего объяснить, ей можно только восхищаться. Она – женщина, и этим все сказано. А женщину невозможно победить, если она сама не захочет отдаться вам. Ах, Москва, Москва! Я не знаю прекрасней города. Я не знаю города безумней. Если ты молод и полон сил, то Москва – это то место, где счастье поджидает тебя на каждом углу. Москва – город молодых и сильных. Москва – город надежд.
Мы сидим с Иркой в «Елках палках» и сосем кофейный ликер. И смотрим на двух кавказцев, что сидят в углу за столиком. С южанами надо быть осторожней. Это люди, тела которых развиваются в десять раз быстрей мозгов. Если по уму южанин достигает школьного возраста, то телом он уже похож на взрослого мужика. А когда он умнеет до совершеннолетнего, на него уже не интересно смотреть, он – старик. Поэтому общаться с ними всегда надо с оглядкой, как с подростками, которые еще не научились отвечать за свои поступки.
Тем не менее, мы рискуем, и наш риск оправдывается: гарсон приносит нам бутылку шампанского, два апельсина и две порции горячего шоколада.
– Это вам подарок от тех господ, – вежливо говорит гарсон и указывает на кавказцев.
– Пить шампанское после ликера, значит расписаться в алкоголизме, – сказала Ирка. – Отнесите бутылку им и скажите, что мы благодарим за фрукты и шоколад, и просим их выпить за наше здоровье.
Гарсон отвалил в угол. А Ирка мило улыбнулась угловому столику и с аппетитом стала уплетать горячий шоколад, запивая его ликером и горячим кофе. Я последовала ее примеру. Вскоре гарсон снова возник перед нами с той же бутылкой.
– Господа сказали, что не принимают назад подарки.
Он хотел было поставить бутылку на стол, но Ирка жестом руки остановила его и сделала серьезное лицо:
– Передайте этим господам следующие слова, – сказала она строгим тоном, не терпящим возражений. – Нам эту бутылку подарили прекрасные добрые люди, поэтому это наше шампанское. И если эти господа не выпьют нашего шампанского за наше здоровье, то мы на них обидимся и сейчас же уйдем. Вы запомнили?
– Хорошо, – сказал гарсон, зеленея. – Но если они меня еще раз сюда пришлют, то назад бутылку я больше не понесу.
– В таком случае, постарайтесь, чтобы вас сюда больше не послали! – прошипела Ирка, сделав зверское лицо.
Зеленый гарсон исчез. Мы снова принялись за шоколад, уже не обращая никакого внимания на угловой столик. Ирка молодец! Я бы так не смогла. Вот что значит, учится в гуманитарном вузе. Класс общения.
Мы услышали глухой выстрел и обернулись. Гарсон разливал шампанское в бокалы южан, и они почтительно улыбались нам.
– Так-то лучше, – сказала Ирка, поднимая в ответ бокал с ликером.