Война полов, или В поисках любви
Шрифт:
Глава семнадцатая,
в которой Ирка учит меня жизни после смерти
«Оранжевое небо,
оранжевое солнце…»
(из старой поп-песни)
Ах, сестры, эта дура вытащила меня из дома еще засветло. Еще и обед не начинался. Я не о приеме пищи, об этом я давно забыла, я о том, что пойти в такую рань в Москве совершенно некуда. Не в Третьяковке же проводить время до вечера. Только не подумайте, что я что-то имею против Третьяковки. Нет. Просто в моем положении… ну, вы понимаете. Это было бы слишком.
И солнце, как назло, вовсю жарило. Кругом зелено, птички щебечут. Мне казалось, что мир
Я покорно слушалась Иркиных приказов. Что мне еще оставалось? Сдохнуть в одиночестве мне не дали. Сойти с ума от горя и несчастной любви тоже, видимо, не дадут. Прекрасно. Эта дура говорит, что мне нужно размять ноги после недельной отсидки дома. Кому, интересно, понадобились мои ноги? Она это называет моционом. Ну ладно, я плетусь с ней. Три остановки до метро пёхом! Моцион, блин.
– Смотри, какие мальчики, – говорит она при каждом встречном поперечном. – Улыбайся, улыбайся!
– Что мне, через силу, что ли, лыбиться, как идиотке? – огрызаюсь я.
– Естественно, через силу! – поучает Ирка. – И именно – «как идиотке». Ни одна умная женщина не стала бы искренне улыбаться этим придуркам. Ты только посмотри на них. Идут, самодовольные. Мы – самцы! Вон-вон, на того глянь! Кто я! Улыбайся, улыбайся ему. Во, видела! Хмырь какой. – Ирка вовсю лыбилась, как медная параша. – А вона, смотри, облегающие джинсики натянул на свои косточки. А облегать-то и нечего. Срамота! Я, мол, – самец! У меня, мол, есть хоботок. А хоботок-то с ноготок. Смотри, сейчас к нам приставать начнет. Не улыбайся, он мне не нравится!
– Девушки… – едва успели сказать обтягивающие джинсики, как Ирка заржала, словно лошадь.
Этот прием всегда срабатывает. Парни обескуражено останавливаются, а мы наоборот, ускоряем шаг. Тут главное не оборачиваться. Тогда самец понимает, что он не нужен. Иначе он может увязаться.
– Вон, вон еще. Улыбайся! Запомни, сестра, в жизни всегда надо улыбаться. Даже если горе. Нет, – особенно, когда горе! Можешь просто скалить зубы, если больно, все равно самцы примут это за улыбку. Тогда выживешь. Улыбайся!
Попробовала бы она на моем месте. Учить легко. А вот улыбаться, когда даже жить не хочешь…
– Ви-и-и! – тяну я вместо «сы-ы-ыр», и гримаса, похожая на улыбку, растягивает мои губы. На глазах выступают слезы.
– Вот молодец! – говорит Ирка. – Улыбайся! Я тебя вытащу на свет божий, сестра. Ты у меня оживешь.
Глава восемнадцатая,
в которой я вспоминаю о наших детских играх
«Чур-чура – детская игра,
Поиграли – бросили…»
(из старой поп-песни)
Помню, еще в начальных классах мы с Иркой играли в эти игры. Игру с улыбкой мы называли «Сила улыбки». Она в том и заключалась, что нужно было просто идти по улице и издалека улыбаться каждому прохожему мальчику. А потом мы подсчитывали, скольких парней мы встретили и сколько из них клюнули на нашу улыбку. Всегда получалось примерно шестьдесят процентов. Не плохой результат. Но и те сорок процентов парней не реагировали скорее из-за своей стеснительности, чем от нежелания познакомиться. Труднее было иногда отвязаться от некоторых прилипал.
Вторая наша игра называлась «Сила взгляда». Нужно было, не улыбаясь, смотреть в глаза выбранному из встречных прохожих парню, а потом, когда расходились, один раз обернуться. Как в песне: «я обернулся посмотреть, не обернулась ли она…». Но оборачиваться по правилам игры можно было не более одного раза, как будто парень сильно похож на какого-нибудь вашего знакомого. Иначе это выглядело бы просто приглашением познакомиться.
Результат игры тот же – шестьдесят процентов из встречных пытаются познакомиться. Но оборачиваются девяносто девять процентов.
Когда мы стали взрослей, классе в седьмом – восьмом, мы начали играть в более опасные игры из этой же серии. Одна называлась «Немой намек». Все то же, что и выше, но выбранному парню мы еще подмигивали, прежде чем пройти мимо. Результат потрясающий: восемьдесят процентов из выбранных особей реагировали почти моментально.
С девятого класса мы стали включать в свои игры и взрослых мужчин. Эти были более осторожны, но процентов пятьдесят из «подмигнутых» всегда набиралось.
Потом, когда перед нами стали останавливаться тачки и водилы спрашивали, не нужно ли нас куда подвести, мы придумали ту самую игру с халявным катанием на машинах. Игру мы так и назвали: «Халявная тачка». Но это была опасная игра и мы отдавали себе в том отчет, потому старались никогда не забывать о безопасности, о тех правилах безопасности, про которые я уже рассказывала.
Были у нас и не только уличные игры. Например, игра для компаний, под названием «Клиент созрел». Попав вдвоем в какую-нибудь компанию, мы выбирали парня, обязательно какого-нибудь недотепу, чтобы не влюбиться, и начинали наперебой оказывать ему знаки внимания. Кому первой он назначал свидание, та и выигрывала. Кстати, частенько попадались жуки (среди-то недотеп!), назначавшие свидание обеим. Но выигрывала всегда первая.
Глава девятнадцатая,
в которой мы и время убиваем друг друга
«Ах время, время, времечко
Жизни отмеряет ход…»
(из старой поп-песни)
Известно, что время – странная штука. Оно быстротечно и медлительно одновременно. Оно живительно и оно же убийственно. Оно лечит раны и ранит в самое сердце. Время делает нас молодыми, и оно же старит нас. Время можно измерить с точностью до тысячной доли секунды, и одновременно оно различно для каждого человека, для каждого существа, для каждой планеты или галактики. Мы всю жизнь убиваем время, а в итоге оно убивает нас. Мы всегда зависим от времени и не можем избавиться от этой зависимости, но время никогда не зависит от нас. Оно диктует нам наши поступки, и мы не знаем, что с этим делать. Время всегда играет против нас. Оно всегда спешит, даже когда ползет как улитка. Мы то торопим время, то хотим остановить его. Но время никогда не останавливается. Мы никогда не знаем, что нам делать с нашим временем, мы только думаем, что знаем, а потом всегда оказывается, что мы потратили время не на то, и если бы вернуть,… но время вернуть нельзя. Пожалуй, это его единственный недостаток времени – его нельзя вернуть, оно всегда уходит безвозвратно. Время не оставляет нам никаких шансов на исправление ошибок. Каждая наша ошибка останется с нами на всю жизнь. В другой раз, возможно, мы и не ошибемся, но это уже будет другой раз, а та ошибка, которую мы уже совершили, так и останется нашей ошибкой навсегда. Навсегда – страшное слово. Оно говорит нам о том, что наша жизнь вечна. Иначе, зачем это слово? Ведь если нет вечной жизни, то нет и понятия «навсегда». Но мы не знаем даже, как провести один единственный день. Не знаем, что мы должны делать, не знаем, чем нам заняться. Не знаем, правильно ли мы поступаем, когда делаем то, что делаем. Мы вынуждены ежедневно убивать время в надежде, всего лишь в жалкой надежде, что поступаем правильно. И даже наша уверенность в своих действиях, еще не говорит о нашей правоте. Одни с уверенностью обманывают, другие с уверенностью воруют, третьи с уверенностью грабят и убивают. А по сути все мы занимаемся только тем, что убиваем время, тратим свою жизнь в поисках призрачной мечты, занимаемся самообманом.