Война роз. Воронья шпора
Шрифт:
– Эти лондонцы – горлопаны и наглецы, – заявил он. – И особой чистотой не отличаются – во всяком случае, некоторые из них. Мне тут уже предлагали с дюжину разных кушаний за монетку… Кругом попрошайки, сорванцы и… – Джордж повел рукой за отсутствием слова, способного описать окружавшее их разнообразие.
– Благодари Бога, что они орут вместе с нами, – заметил его тесть. Подобно сопровождавшим его рыцарям, он был далеко не в восторге от напора толпы, слишком уж похожей на морскую волну, способную вдруг вырасти и унести человека в свои глубины неожиданно для него самого. – Видел бы ты, Джордж, как они кипели злобой и ненавистью, когда лорд Скейлз лил им на головы греческий огонь в какой-то дюжине ярдов отсюда. – Уорик поежился, вспоминая охваченных пламенем мужчин и женщин, их вопли, раздававшиеся до тех пор, пока голоса не захлебнулись пламенем. Лорд Скейлз не пережил той ночи – тюремщики отступили в сторону и впустили толпу в его камеру.
– Вы уже поговорили с королем, сир? – аккуратно спросил Джордж.
Он не привык употреблять это слово в отношении Генриха Ланкастера. Ричард отвернулся от ликующей толпы и хлопнул зятя по плечу.
– Говорил, – непринужденно солгал он. – Король смертельным образом ослабел после заточения, но я рассказал ему о твоей службе, и он одобрил ее. Когда изготовят новую печать Ланкастеров, которую можно будет приложить к грамоте, тебя назначат вторым наследником престола после его сына, Эдуарда Ланкастера.
Джорджу Кларенсу было двадцать лет, и всего несколько месяцев назад, на море, он пережил смерть своего первенца. Виноватым в ней он считал своего брата, короля Эдуарда, и гнев пропитывал его целиком и наполнял до краев в такой мере, что по временам казалось, будто места для чего-то другого в нем уже не остается. Услышав эту новость, он склонил голову:
– Благодарю вас, сир. Вы верны нашему договору.
– Конечно, – ответил граф. – И мужу моей дочери! Джордж, ты по-прежнему нужен мне. И не в последнюю очередь из-за тех людей, которых ты можешь вывести в поле. Ты – герцог Кларенс. Твой брат – пусть он больше и не король – остается герцогом Йоркским. И он опасен. Каждый день, потерянный нами здесь, предоставляет Эдуарду возможность набрать новое войско. И я предпочту выехать против него с половиной собственной рати и застать его неготовым, чем дожидаться нового Таутона. Избави нас Бог от подобной участи!
Уорик заметил, что выражение на лице его зятя сделалось отстраненным, как только молодой человек представил себе новую встречу с братом. Глубина потери и ярость в душе Кларенса сошлись, словно в фокусе, на одном человеке, назвавшем его предателем и заставившем бежать.
Дочь Ричарда Изабел рожала своего ребенка под брызгами морской волны, и из-за этого холода потеряла свою дочь. Уорик не замечал прощения в глазах Джорджа, герцога Кларенса, и был благодарен ему за это.
– Будь терпеливым, – посоветовал граф, понизив голос.
Зять бросил на него косой взгляд, стараясь понять сказанное. Освобождение из застенка подлинного и законного короля – Ланкастера – казалось сценкой, исполненной для толпы труппой уличных комедиантов… горящей ветвью, опалившей город, чтобы воспламенить факелы простонародья.
Но теперь дело было сделано, и они могли гнать свое войско на север, чтобы застать Эдуарда врасплох.
Королева Элизабет Йоркская охнула, чуть скривилась и, тяжело, даже с присвистом, дыша, устремилась вперед по дорожке возле Вестминстерского аббатства. Дочери поспешали за нею – три испуганных и близких к слезам девочки, разделявших настроение своей матери.
Беременность королевы сделалась настолько заметной, что ей приходилось теперь поддерживать распухший живот рукой и ходить вперевалку, скорее как подвыпивший моряк, чем как жена короля Эдуарда.
Холодное дыхание сушило горло, однако она все равно урывками костерила своего мужа. Младенец, брыкавшийся в ее чреве, станет ее шестым ребенком. Она понимала, что находится в опасной близости к родам, но, пыхтя, подвигалась вперед, ощущая различия в своем состоянии, говорившие ей о том, что у нее будет мальчик. Ее дочери росли в чреве, ничем не докучая своей матери, однако, вынашивая сыновей, Элизабет испытывала по утрам приступы такой рвоты, что в глазах ее проступили крохотные кровавые звездочки, а на щеках появились пятна. Она смела надеяться на появление на свет принца и наследника.
Ее мать, Жакетта, оглядывалась назад всякий раз, когда с губ Элизабет с шипением срывалось недоброе слово, и укоризненно хмурилась. Жидковолосая и бледная в свои пятьдесят пять, она пережила двоих мужей и родила четырнадцать детей, не утратив при этом манер и акцента своего детства, проведенного в герцогстве Люксембургском. Королева в раздражении закатила глаза к небу и прикусила губу.
– Мы почти пришли, моя голубка, – проговорила ее мать, – осталась какая-то сотня ярдов, не больше. И тогда мы будем в безопасности до тех пор, пока за нами не приедет твой муж.
Элизабет уже не хватало воздуха, чтобы ответить. Она посмотрела вперед на приземистое здание из серого камня, возведенное на земле аббатства. Убежище. Здание это пугало ее, казалось крепостью или даже тюрьмой, невзирая на плющ, которым уютно поросли его стены. Прежде королева едва замечала его существование, однако теперь аббатство внезапно сделалось ее единственным шансом на безопасность.
Она сумела сохранить самообладание, когда в столице объявился Ричард Уорик со своей ратью бандитов и заморских наемников. И в тот самый момент, когда граф Уорик вступал в Тауэр, чтобы освободить короля Генриха, Элизабет без всякого шума и фанфар велела подать свой барк, вышла вместе с детьми и матерью на берег реки и приказала выгребать вверх по течению. Сердце ее до сих пор болезненно замирало при мысли о том, насколько близким было несчастье и каким знатным трофеем стала бы она для Уорика. И все же Элизабет не запаниковала – и в результате этого добралась до единственного места, куда не посмели бы явиться враги.
Маленькая крепость была построена не для того, чтобы сулить надежду, но для того, чтобы даровать минимальное утешение в горькой нужде. Однако покровительство Церкви было отчаянно необходимо Элизабет, находившейся в преддверии родов, тем более когда этот ее муж, этот дурак, оказался в отлучке и не мог защитить ее. Мысль эта заставила королеву глубоко, со свистом, вздохнуть, остановиться и немного постоять, упершись руками в колени, чтобы чуть отдышаться, прогнать этот жар со своего лица. Струйка пота сбежала по ее щеке, оставив темное пятнышко на камне под ногами.
Ей оставалось только глядеть на это пятно.
– Мы уже почти пришли, – заворковала ее мать. – Осталась самая малость, ma cocotte, моя курочка. Смотри-ка, вот один из младших братьев ждет у двери. Пойдем, дорогая. Ради памяти твоего отца.
Монах круглыми глазами смотрел на королеву, ее мать и трех юных принцесс в дорожной одежде, дружно пыхтевших, как будто они пробежали целую милю. Взгляд его обратился к огромному животу Элизабет, и он, покраснев, в смущении уставился на собственные ноги.