Война (сборник)
Шрифт:
– У нас, конечно, не Москва, но тоже – ничего, – нарушил молчание Филиппов.
– Я бы в Москву не полетел, – отозвался Числов. – Я там уже бывал раза три.
Филиппов хмыкнул:
– А в Питере, что же, в первый раз?
– В первый.
– М-да… И с не самым веселым поводом. Ладно, не переживай… Побываешь еще и по-нормальному. Сюда надо в мае приезжать, в белые ночи. Вот тогда тут – сказка. Веришь?
– Верю, – отозвался Сергей, дожигая сигарету до фильтра. – У нас там – тоже сказка. Причем – круглый год. Я иногда думаю: может, у нас по всей стране – сказка? Просто такая вот сказочная страна… А?
Филиппов улыбнулся было, но потом повнимательнее посмотрел на лицо Числова и улыбаться перестал. Помолчав, он спросил тихо и серьезно:
– Ты как сам думаешь, когда там – конец? Я из-за этих груз «200–300»… бабу трахнуть не могу. Нервяк внутри. А после похорон – вообще… Когда все это похерят-то уже?
Числов развел руками:
– Нашел кого спрашивать… Оттуда тебе это никто не скажет. Не знают. И начальство не знает, и местные. Все говорят: недолго осталось, и никто в это на самом деле не верит. Там тупик. С нами – не хотят, без нас – еще больше боятся… Черная дыра. Провал во времени. Понимаешь?
– Нет, – честно ответил Филиппов. – Не понимаю.
Они доехали до госпиталя, постояли во дворе, пока солдаты выгружали гроб, покурили. Потом Филиппов, растоптав окурок, сказал:
– Сейчас домой к покойнику, конечно, не стоит идти – поздно уже… Тем более что у твоего – одна только мать… Вообще-то, у нас к ним домой Палыч ходит. Он спец – еще с Афгана, даже психолога с собой никогда не берет. Но он сейчас на больничном. Так что придется нам с тобой. Заночуешь здесь, в госпитале. А завтра, часика, скажем, в два, встретимся у адреса. Лады?
– Лады.
– Сам дорогу найдешь? Или тебя здесь подобрать?
– Найду. Язык до Киева доведет.
– Довести-то доведет. Вот только не больно нас там теперь ждут. В матери-перематери городов русских… Ладно, давай сюда деньги.
Числов молча подал Филиппову тоненький, почти невесомый конверт. Старший лейтенант взял его в руку, взвесил, вдруг скривился и отдал его обратно:
– А! Гори оно!.. Машину уж как-нибудь. А эти – на похороны… Все, бывай…
Числов устроился в госпитале – ему даже удалось помыться в довольно приличном душе, потом его покормила совсем уже немолодая толстая сестра, а потом Сергей еле добрался до своей койки и даже не мог с утра вспомнить, как разделся и улегся, – хотя ведь и не пил ни капли…
Отвечая на вопрос старлея о наличии отсутствия в городе знакомых, Числов немного покривил душой. Один ленинградский адрес в его записной книжке все-таки имелся. Именно туда, основательно выспавшись, с самого утра Сергей и направился.
Толик Гончаров жил в панельной хрущобе на улице, носящей имя Зины Портновой. К слову, когда в пятом классе Сережа Числов готовил доклад о подвиге пионеров-героев для общешкольного сбора, он с удивлением узнал, что партизаны-подпольщики, оказывается, приняли Зину в комсомол еще за год до ее героической гибели. И, соответственно, по всем формальным признакам она не должна была входить в «четверку отважных» [133] . Но когда Сережа поделился этим своим открытием с учительницей истории, та подвергла его жесточайшей обструкции, обвинив чуть ли не в посягательстве на государственные святыни. Так, впервые в своей жизни он узнал, что в этой жизни героями не только становятся, но еще и назначаются.
133
Пионерами-героями, помимо Зины Портновой, официально считались также Леня Голиков, Марат Казей и Валя Котик.
А вот Гончарова в герои не назначили. Притом что оснований тому в его случае имелось поболе, чем у многих иных, обласканных генералитетом товарищей… С Толиком Числов познакомился на первой чеченской. Которая, в отличие от нынешней, велась с «терминаторским» ожесточением, а кривая потерь еще даже не рассматривалась в качестве главного показателя боевой отчетности. Знакомство очень быстро переросло в дружбу – как это ни парадоксально, но вынужденный «космополит», некогда студент-недоучка, а ныне профессиональный «рейнджер» лейтенант Числов встретил в коренном ленинградце и еще совсем недавно типичном «ботанике» сержанте Гончарове родственную душу. Вот только их совместная война закончилась, так и не успев толком начаться.
В то воскресное утро с придорожного блокпоста по-разгильдяйски сбежал одиночный, да еще и почти безоружный бэтээр. До родного гарнизона было сорок километров, а потому решили – всегда сходило и сегодня сойдет. Должен был ехать и Числов, да у него, некстати, прихватило живот. Что называется – «все кусты мои», какая уж тут большая прогулка? Словом, Сергей остался, а вот Толик поехал. Ну а дальше, как это часто и бывает, из классического «по фигу» материализовалось «в жизни всегда есть место подвигу»… Бэтээр заглох на горной дороге. Пытались вызвать подмогу. То ли успели, то ли нет. Машину окружили спустившиеся с гор «чехи». Много. Пришлось задраить люки-двери: как будто бы такая команда поступила с гарнизона. «Чехи» постучали по броне, стали разжигать на ней хворост. Толик принял командирское решение: застрелиться всему экипажу. Последним стрелял в себя. Еще через какое-то время подошла подмога. Откачали одного Гончарова. Слабо, Голливуд?
Недострелённого отправили на Большую землю. Изначально собирались представить к ордену, но, с учетом «разгильдяйского» посыла, ограничились медалькой. Да и какая, собственно, разница? Главное, живой остался. Вот только левую ногу чуть выше колена пришлось ампутировать: был сержант Гончаров, а стал – инвалид Толян…
В течение следующих нескольких лет Числов и Гончаров обменивались письмами. Поначалу Толик еще как-то старался держать и гвардейскую марку, и хвост пистолетом. В своих посланиях он натужно балагурил, активно зазывал в гости и давал понять, что активно пытается приноровиться к новой жизни в новых жизненных реалиях. Но затем письма стали все более дежурны и лаконичны. Последняя весточка от него добралась до Числова семь месяцев назад. Гончаров писал, что на фирмочку, в которой он халтурил электронщиком, наехали бандосы. Полюбовно договориться не удалось, и в результате мастерскую банально спалили… От последнего Толькиного письма отчетливо веяло безнадегой. Не требовалось быть специалистом в областях психологии и графологии, чтобы понять – человека, его написавшего, в этой жизни уже мало что держит. Не на шутку встревоженный Числов несколько дней сочинял вразумительную ответку, пытаясь подбодрить товарища. Однако ответа так и не дождался. А посему сейчас, стоя на лестничной площадке перед обшарпанной, обитой выцветшим дерматином дверью, Сергей испытывал невероятное душевное волнение и подспудную трево гу…
…На пороге стояла еще совсем не старая аккуратная женщина, у которой как-то сразу неуловимо дрогнуло что-то в лице, едва только она увидела перед собой человека в офицерской форме.
– Добрый день. А… э-э-э-э… Толик дома?
Женщина побледнела, слегка пошатнулась и беспомощно прислонилась к дверному косяку:
– А Толи… нет.
– На работе?
– Просто нет, – тихо произнесла женщина. – Он умер.
– Когда?! – ахнул Числов.
– Шестой месяц пошел. С прошлой недели… А вы, извините…
– Меня зовут Сергей. Числов Сергей. Мы с Толиком… мы служили с ним. Там.
– Да-да, что-то такое припоминаю. Сергей Числов. Это ведь вы писали ему письма. Да?
– Я.
– Спасибо вам. Они ему очень помогли… Помогали… Толик, он часто мне про вас рассказывал. А я… я его мама. Тамара Семеновна… Ой! Что же это мы с вами на пороге-то? Вы проходите!
– Да я… собственно… – замялся было Числов, но Тамара Семеновна решительно схватила его за рукав:
– Зайдите, Сережа. Хотя бы на пять минут. Пожалуйста.